– Что с тобою, служивый? Встал ни свет ни заря, этакий шум подымаешь? – спрашивают боярские слуги, спросонок тычась один в другого, словно на них куриная слепота напала.
– Да вот, – говорит Иван, – наловил зайцев, ободрать их желаю.
Проснулся от такого шума сам боярин, спрашивает:
– Что за галдеж во дворе?
– Всю ночь не давал нам спать этот русский. Черт его знает, что с ним. Мол, наловил зайцев и ободрать их хочет, не во гнев вашей милости!
Тут и сам Иван к боярину является с турбинкой, полной чертей, а те словно рыбы в верше, мечутся.
– Видишь, хозяин, с кем я ночь напролет воевал… Зато очистил твой дом от нечистой силы. Вот она, у ног твоих лежит. Прикажи сюда палок подать, я их сквозь строй пропущу, чтобы помнили, сколько жить будут, что напоролись на Ивана, раба божьего.
Боярин и струхнул, и обрадовался, ибо немало сариндаров2 роздал он попам, чтобы только изгнали чертей из его дома, но так ничего и не добился. Видать, на этот раз пришел им конец от Ивана. Нашла коса на камень!
– Ладно, Иван, – сказал боярин, довольный. – Принесут тебе палок, сколько хочешь, и делай свое дело, как можешь, по крайней мере вздохну свободно!
Спустя немного подъезжает к Ивану воз, полный палок, как душа его пожелала. Берет он палки, связывает по две, по три вместе, по всем правилам искусства.
Между тем столпилось вокруг Ивана все село; кому не охота посмотреть на бесовы муки! Не шутка ведь! Развязывает Иван перед всеми турбинку ровно настолько, чтобы руку просунуть, одного за другим чертей за рожки достает и давай их палками колотить, – аж шкура горит. Учинит расправу и отпустит, однако с условием больше сюда глаз не казать.
– И не подумаю, Иван, сколько жить буду, – говорили нечистые, корчась от боли, и вылетали как из пушки. А люди смотрели и, особенно ребятишки, так и покатывались со смеху.
Под конец вытащил Иван самого Скараоского за бороду да как задал ему русскую порку!
– На ж тебе! Драки захотелось, получай драку, господин Скараоский. Пройдет охота другой раз людей мучить, бесово отродье! А теперь ступай! – и побежал Скараоский вслед за другими, только пятки засверкали…
– Дай тебе боже долгой жизни, – сказал боярин, обнимая и целуя Ивана. – Отныне живи у меня; за то, что избавил мой дом от чертей, будешь у меня как сыр в масле кататься.
– Нет, хозяин, – говорит Иван. – Пойду господу богу служить, владыке нашему.
С этим словами опоясался он саблей, прицепил турбинку к бедру, вскинул ранец за спину, ружье на плечо – и пошел к господу богу. А люди, сняв шапки, пожелали ему доброго пути, куда бы он ни направился.
– Скатертью дорога, – сказал боярин, – кабы остался, был бы мне, как брат; а не останешься – будешь как два.
Сдается мне, что самого боярина турбинка в страх вогнала, и не так-то уж он сожалел об Иване, сделавшем ему столько добра.
А Ивану и