– Чем могу быть полезен? – дипломатично поинтересовался Тимолев.
– Инна заболела. Полезла куда не надо, и вот… лейкемия.
На этот раз действительно пришлось сделать усилие, чтобы понять, кто такая Инна. Лишь потом дошло – да это же его дочь! Первый ребёнок на курсе, они ещё отмечали её рождение всем общежитием. Щекастая девчонка, безвольно висящая в кенгурушке на груди у счастливого отца – такой она и запомнилась. А ведь сейчас ей сколько?.. двадцать пять… нет, двадцать семь! Чужие дети быстро растут. И порой лезут куда не следует…
– Я поспрашиваю кой-кого, – начал Тимолев, – думаю удастся организовать консультацию… – Тимолев осёкся, сообразив, вдруг, что у бывшего однокурсника связи должны быть куда покруче, чем у него самого. И следом волной ожгла догадка: неужели знает?
– Была она на консультациях, – устало сказал министр. – Все светила её освечивали, и наши, и зарубежные. Пересадку костного мозга делать надо.
– Так делайте. Операция давным-давно отработана, риск минимальнейший.
– Как делать? Вот, смотри… – министр протянул совершенно ординарнейшую с виду историю болезни.
Тимолев пролистал, вглядываясь в малоразборчивую врачебную письменность. Присвистнул.
– Н-нда… С такой группой крови и набором алергических реакций о пересадке лучше и не думать. Предусмотрительные западные миллионеры в таких случаях заранее создавали банки собственной крови… ну, и прочего, что можно запасти.
– А я вот, оказался непредусмотрительным, – министр потёр переносицу, – да и миллионов у меня не нажито.
«Говори, как же… – по инерции подумал Тимолев, затем вновь все мысли заполнила одна: – Знает?.. или просто пришёл в безумной надежде, потому что больше некуда?»
Смертельно хотелось напомнить давний разговор, сказать: «Ну, я же тебя предупреждал!» – но этого было нельзя, просто потому, что сейчас перед ним не министр, а отчаявшийся отец, и умирает та самая крутощёкая Инка – дитя биолого-почвенного факультета. И ещё о том, пятилетней давности разговоре нельзя напоминать, потому что это может поставить под удар не только самого Тимолева, но и всех сотрудников подпольной, в обход законам созданной лаборатории, а в первую очередь – спонсора, который вопреки законодательному запрету продолжает финансировать его исследования.
– Тут неясно даже с какого конца подступаться, – сказал Тимолев просто, чтобы что-нибудь сказать и ненужными словами рассеять наползающую из углов могильную тишину.
– Сергей, – произнёс министр, – глядя себе в колени, – помнишь наш разговор, тот, пять лет назад, когда ты ко мне на приём прорвался? Так вот, ты был прав.
– И что с того теперь? Закон вы приняли, финансирование прекратили, лаборатория растащена, сотрудники разбрелись.
– Остался ты.
– А что я?
– Ты говорил, что не бросишь работу. Я знаю, ты можешь. Ты ведь из всех нас был самым талантливым…
«Ни хрена ты не знаешь, – мстительно подумал Тимолев. – Иначе бы ты не так разговаривал сейчас».
– Что я могу? – произнёс он вслух. – Ведь по всему миру запреты прошли. Ещё бы! – на божье величие посягнуть, будь оно неладно! Так что даже за литературой не последишь, нет её. Если кто и работает, то тайно.
«Ох, не надо этого говорить», – кольнула мысль, но остановиться Тимолев уже не мог.
– Вы пошли на поводу у попов, так чего удивляться, что вернулись в средневековье? Вспомни, впервые в истории все – ВСЕ! – ралигии мира от папы римского до далай-ламы объединились в едином вопле: «Запретить!» И вы послушно запретили. Ну так теперь получайте, что хотели!
– Не было этого, – упрямо сказал министр. – Мы проводили опросы. Свыше восьмидесяти процентов высказались за запрет клонирования человека.
– Ай… – Тимолев махнул рукой, словно отгоняя досадливую муху. – Ты не хуже меня знаешь, что такое общественное мнение. Неделя грамотной рекламной кампании, и те же восемьдесят процентов будут за клонирование. Манипуляции общественным сознанием – штучка посильнее, чем «Фауст» Гёте. А вы этим только и кормитесь. Просто вы сочли, что вам выгоднее не обострять отношений с церковью. А то, что люди умирают, так сколько их? – десятка два в год по всей стране… За эти пять лет едва полроты наберётся. В любом локальном конфликте за месяц гибнет больше. Просто ты тогда не думал, что это коснётся тебя лично.
Министр молчал. Невыносимо хотелось встать и уйти, останавливала мысль, что уходить некуда. И ещё одна мысль, холодная и профессиональная: слишком уж легко Тимолев сдался тогда. Сначала шумел, писал в газеты и вышестоящие инстанции и вдруг замолк. Не похоже это на упрямого однокурсника, которого он по долгу службы знал как облупленного. А это значит, что есть надежда.
– В начале шестидесятых, – говорил Тимолев, – когда на Кубе Кастро победил, у нас мода пошла на кукол-негритят. Интернационализм у кого-то взыграл. А потом, лет через двадцать, удивлялись, что это русские девчонки