И хвала, и хула.
Тихо, мерно бьют переделкинские
Колокола.
Только верящему, а не верующему
Ты, как крест.
Я пойду к патриарху… Что ж делать еще?..
Ведь не съест.
Я пойду к патриарху Алексию
На поклон.
– Нет, в любви вам не будет весело, —
Скажет он.
Даже бог не прибавит силы нам,
Зови не зови…
Никогда не дождешься помилованья
От любви.
Страхом душу не исковеркаю.
Была не была!
Отпевают меня переделкинские
Колокола.
Слушая «Аве Мария» Баха
Мы слышим предсказанье вышины.
И знаем оба: мы обречены.
Молчим. Пусть наши мысли не слышны,
Но слышим: на любовь обречены…
Мы ничего друг другу не должны,
Но встретились, и мы обречены.
Не все ль равно, то явь иль только сны.
Нам лишь бы знать, что мы обречены.
«Ты и музыка – это одно. И ваш космос един…»
Ты и музыка – это одно. И ваш космос един.
Два потока, что слились навеки в один.
Вот, от сна отряхнувшись едва,
ты открыла глаза —
Это музыка…
в небе весеннем гроза —
Это музыка…
музыка даже в таком
Моем горе, когда вне твоей я мечты.
Это музыка, музыка, что бы ни сделала ты.
Письмо в Вильнюс Игорю Кашницкому
Игорь, сердцем послушай,
какая у друга беда есть:
Ты прости, что к тебе я впервые
почувствовал зависть
Оттого, что Она на неделю уехала в Вильнюс.
Она рядом с тобою,
и кажешься мне ты всесильным.
Ты прости мне, прости:
для тебя она, знаю, чужая.
Но, случайно на улице женщину опережая,
Ты подумай, не в ней ли моя
безысходная драма?..
Может быть, подойдет и к часовне она
Остро-Брама…
Ходит, смотрит она, позабыв мои строки и беды…
И не знает, что всюду за нею иду я по следу.
От меня не сбежать ей вовек,
как от собственной тени.
Видит свой она профиль
в таинственном хитросплетенье.
Пусть она приглядится, разве это ее очертанья?
Ее тень – это я, прочерневший,
сожженный страданьем.
Вот, услышав орган,
она входит под строгие своды.
И за ней по пятам неотступно я, как Квазимодо.
Предо