Сороковой день. Александр Лепещенко

зла. Мне казалось, что смерть приближалась ко мне даже тогда и что я был вовлечён в тень, которая шла перед ней.

      Я говорил себе: «Это в последний раз, пока мы не встретимся с тобою на Небе». Я не помню ясно ничего с этого мгновения до тех пор, как ты не вернулась ко мне, не приехала в Берёзовку.

      Скоро я встречусь с моим милым братом Николаем, мамой, отцом, прадедом Тарасом Григорьевичем Гуськовым, с нашим добрым мальчиком, первенцем Володенькой… А ты, Ирина, останешься на земле, чтобы вымолить меня у Господа.

      Ты единственная из женщин, которая поняла меня. Люби наших деток так, как ты меня любила. А я их – всегда любил! Прощай, моя царица!

      Навсегда твой собственный Андрей».

      На последней странице дневника был приклеен плотный белый конверт. Я открыла его. В конверте была фотография – первая знаменитая работа моего мужа. Он сделал эту работу в Северодвинске и получил за неё впоследствии золотую медаль на международной выставке. Натурщицей для этого простого, «без швов», портрета была я. На другой стороне снимка рукой Андрея было выведено: «Сердце у неё есть, и любить она умеет. Если не откажется за меня выйти, я буду счастлив, с нею одной только и буду счастлив».

* * *

      На столе таинственно темнела икона, чадила лампадка и магически притягивала взгляд фотография покойного. К исходу сорокового дня Андрей Николаевич выглядел на ней уже не обречённым, а умиротворённым и, кажется, счастливым. Пожалуй, это была одна из лучших его работ.

      Только вёрсты полосаты

      Когда автобус выпорхнул из столицы, день был съеден. Стволы берёз круглились в белом мраке. Ни огней, ни встречных машин. Глушь и снег… Вякнула сирена. Через мгновение машина с проблесковыми маячками ослепила Алексея Безрукова. Писатель подождал, пока глаза не притерпелись после света к темноте, придвинулся к стеклу – роща белоствольных стушевалась…

      В салоне говорили:

      – Подписку дал и уехал, а девятого суд.

      За что собираются судить, сидящий сзади объяснить не спешил. Тянул – «прикинь», «гады», «сучьи понятия». Безрукову казалось, что пассажир, назвавшийся Лёшкой Борщом, чешет всё по тетрадке.