Онегин, путешествуя, скучливо пытается развеять «хандру», «сплин», скуку. Он «добрый малый», не способный на резкий поступок, он вяловат. Печорин – иное. Он похож на злого демона, скованного обстоятельствами, но не покорившегося, хотя обстоятельства одолевают и уничтожают его. Это томление сил огромных, вынужденных бездействовать – оно в Печорине главное: «Пробегаю в памяти все мое прошедшее и спрашиваю себя невольно: зачем я жил? для какой цели я родился?.. А верно она существовала, и верно было мне назначенье высокое, потому что я чувствую в душе моей силы необъятные; но я не угадал этого назначенья…»
А. И. Герцен – вечный оппонент Николая I – утверждал: печоринский тип поистине эпохален, ведь в нем получили концентрированное выражение особенности последекабристской эпохи, когда на поверхности «видны были только потери, жестокая реакция», внутри же «совершалась великая работа… глухая и безмолвная, но деятельная и беспрерывная…»
В николаевской застегнутой на все пуговицы России Печорину не было места. Царь почувствовал это остро. Он многозначительно и язвительно пожелал отправлявшемуся в ссылку на Кавказ (к месту скорой гибели) Лермонтову «счастливого пути»… По преданию, узнав о смерти поэта, царь изрек: «Собаке собачья смерть!» Так говорят только о глубоко ненавидимом, личном, кровном враге…
Но удовлетворит ли нас чисто историческое истолкование смыслов лермонтовского романа? В. Г. Белинский утверждал: «Эта старая книга всегда будет нова». «Нова» ли она и сейчас – решать вам. Но особенно остро «лишним» всяк чувствует себя именно в юности, еще не совпав со своим окружением и не имея опыта компромиссов с всесильными обстоятельствами. Понять Печорина (и простить его прегрешения?) может, прежде всего, человек молодой, то есть во всех смыслах «свежий»…
«Он был среднего роста; стройный, тонкий стан его и широкие плечи доказывали крепкое сложение, способное переносить все трудности кочевой жизни и перемены климатов, не побежденное ни развратом столичной жизни, ни бурями душевными…»
«Моя любовь никому не принесла счастья, потому что я ничем не жертвовал для тех, кого любил; я любил для себя, для собственного удовольствия; я только удовлетворял странную потребность сердца, с жадностью поглощая их чувства, их нежность, их радости и страдания – и никогда не мог насытиться».
«И зачем было судьбе