Он помолчал и вспомнил иное:
– Бывало, твой отец на ферме работал. К нему зайдешь, чисточко везде. Пятак уронишь… да чего пятак, иголку найдешь. А ныне…
Печальный был разговор. Никого он не грел. И Тарасов поднялся.
– Пошли, ребята. Поить погоним.
Скотники ушли. А мы остались в бойлерной с хозяином ее, с кочегаром. Я стал проглядывать повешенные на стенку листки, где нормы кормления были указаны, привесы. Стал читать: «…ноябрь – 17 граммов». Летние привесы были обычные – 500–600 граммов. И вдруг в августе они упали вдвое.
– Почему это? – спросил я у кочегара.
– Да два гурта через день паслись. Лишь Макеев нормально пас.
– Как это, через день? – не понял я.
– Пасти некому. По одному пастуху на гурт. Он день отпасет, другой отдыхает. А скотина стоит на базу.
– А ее хоть кормили?
– Да когда как… – рассмеялся кочегар.
Вопрос мой был наивным. Если в августе, среди доброго лета, упали привесы вполовину – это, конечно, не от сытости.
Вышли мы во двор и снова стали глядеть на дорогу. На Вихляевскую и на Дубовскую. Но нигде не было видно синего нашего трактора, голубой мечты.
Той порою в железные корыта наливали скотники горячее пойло – скотина пила жадно. «А чего ее десять раз поить!» – вспомнил я вчерашний разговор в конторе.
Тарасов возле силосных буртов грузил тележку. Кормежка начиналась. А мы стояли без дела среди тощей, захлюстанной – глаза б не глядели – скотины, стояли, вздыхали и, наконец, пошли прочь.
Чего было ждать? Время подступало к трем часам. Если и приедет трактор, то Земляничные поляны – не ближний свет, вряд ли успеем съездить.
Недолго покрутились мы еще возле пустой конторы, возле кузни, послушали сочувственное: «Не пришел? У нас так… Неделю будете ходить». И пошли домой.
Мать нас встретила, сожалея и сочувствуя. Поохала, повздыхала, начала кормить, выспрашивая, где были да кого видели.
– Всех видели. Работают. Трезвые – как скло…
– Тверезые? – удивилась мать. – Ну, нехай хоть денек отдохнут. А то совсем запились. Управ их, как щенков каких, растягает. У него ручища-то… да и сам – рогаль. Прям за шкирку берет и выкидывает. Шумит на них: «Бессовестные! Негодяи!» А им чего. Позапились. Какую жизнь дали… – помолчав, вздохнула она. – Лишь цвесть на белом свете. Зарплаты какие. Скотину держи, не ленись. А все в водке подушились.
Сидели мы в этот вечер допоздна. Рассказали матери о ферме, о скотине. Она за прялкой вздыхала, хотя, конечно, знала все лучше нас.
– Не вложу в ум, ребята, к чему идем. Раньше бывало…
И шли рассказы из прежней жизни.
– Меня сюда привезли. На третий день после свадьбы на ферму послали.