какие-то упущения в делах. Он утверждает, что все пациенты в больнице, все врачи и вообще все люди суть не что иное, как почтовые марки. На кладбище же находятся марки, вышедшие из употребления, о чем и написано на их могилах. – У каждого из нас, – сказал бы он, внимательно вглядываясь в ваше лицо, – на лбу наклеена марка. – Имеете законное хождение. Извольте адрес. Тракт двадцать один, место восемнадцать. Доктор Чечот разглядывал записи, сделанные огрызком карандаша в дешевой тетрадке, которую распорядился выдать этому больному, чтобы наблюдать его автоматизмы. Сортировщик был совершенно безобиден. Мало что приходило ему в голову, кроме звона колоколов и речей старца Паисия из Александро-Невской лавры, к которому он ездил исповедоваться каждый месяц, пока не очутился на Пряжке. Однажды больные зло подшутили бывшим почтовым сортировщиком: они предложили ему лизнуть большую чугунную марку, которая была приделана к печи на петлях и за которую клали дрова. Сортировщик обжег себе язык, а больше ничего значительного с ним не происходило, да и произойти никак не могло, потому что был он человек тихий. Кроме того, нам следует ввести в повествование еще одного человека, лысоватого, с приятным лицом – неизвестного предпринимателя с Апраксина рынка. Человек этот оказался здесь волею судеб. Трудно даже было сказать, сумасшедший он или нет, но пожалуй, что Пряжка была единственным местом, откуда его не могли извлечь кредиторы. По этой причине наличие или отсутствие у него сумасшествия не имело большого значения. Но то, что он говорил, действительно изумляло. – Поеду в Лондон, в Сити, – говорил он обычно, когда больные собирались в палате на обед. – Надо научить их, в конце концов, торговать. Зарабатывать деньги. Ведь смотрите, что получается: разъелись они там, в своей Англии. Никто ничего не понимает, все делается спустя рукава. Только у нас, в провинции, человек, которому приходится все время бороться, находится постоянно в боевой форме. Он готов зубами драться за кусок хлеба. Пустите такого в Сити – посмотрим! С этими словами он в самом деле вцеплялся зубами в кусок ситного хлеба, которым вечно пытался набить карманы своего рваного халата. Зубы у него были куда как плохи, да и больные хлеб отбирали, и часто предприниматель бывал бит. Но следует отметить со всей серьезностью, что это лишь укрепляло его дух. – Самое главное в человеке – то, как он о себе думает и чем себя ощущает. Это самое главное, – говорил этот больной. С ним с радостью соглашались все – и врачи, и санитары. – Ну, что? – спрашивал, подходя к предпринимателю, санитар Вавила. – Поедем в Сити-то? И, заметив унылые сомнения на лице больного, поторапливал: – Пошли, пошли клизму ставить. И они уходили. Еще один персонаж, о котором необходимо сообщить читателю – молодой, энергичный водопроводчик. Низкого роста, неумеренно и шумно размножающийся по всей Петербургской стороне, он непрерывно говорил только о фановых трубах и паяльных лампах, и заснуть мог только под их гудение, слушая раскаты в свинцовой трубе. Одной рукой он обыкновенно
