– Серега! Мы че пьем-то?
Сергей перегибался через стол и кричал в самое ухо:
– Текилу, пьяная ты морда!
Евгений морщился, разглядывал стопку, жаловался:
– Соленая! – И опять опрокидывал до дна.
А утром Евгений просыпался уже в свет, день за окном давно разыгрался. Он брел в душ, тяжко вспоминая вчерашний вечер, из которого и вспомнить было – влажная муть ночного клуба, дорога домой, которую он помнил урывками – желтое такси, масляные пятна на асфальте, которые он разглядывал, пока Серега распахивал дверцу, долгая дорога до подъезда, жужжание лифта, который вез куда-то наверх, ключ, с которым он тыкался в незнакомые двери, пока не отыскал свою, и в темноте – исчезнувшая замочная скважина, которую он нащупал где-то совсем не там, где в прошлый раз – распахнутая дверь, коридор со светлыми, освещенными луной комнатами – и пока не рухнул на кровать, заметил зеленый, жуткий зрачок электронных часов, пялившихся с тумбочки, – была половина четвертого.
А в спортивном центре они плавали наперегонки с главой муниципального района, и Тищенко всегда проигрывал, хотя легко бы обогнал этого лысого пузана – вырос-то на Волге! Но выигрывать было нельзя, глава был самолюбив и не простил бы поражения; зато потом, в парной, раздобрев от одержанной победы, он обещал, что не тронет их банк. Серегу принял заместитель министра и даже благодарил за развитие вольного предпринимательства. Но самая тяжелая роль досталась Евгению – когда насели бандиты, на переговоры отправили его. Он вошел в элитную квартиру – и пахнуло пятидесятыми – от старенькой этажерки, от подержанного пальто. А когда Евгений вошел в комнату, он был бледен нежной бледностью первого страха и, переступая с ноги на ногу, чувствовал, как скользнул под подошву утконосый шнурок – развязался. Тищенко глядел на стены, с которых голубым отсветом смотрели загадочные глаза – целая галерея портретов. В углу на четырех коричневых ножках возвышался тяжкий телевизор советского производства в латунных доспехах. А в глуби комнаты, опершись на подлокотники, кто-то очень гибкий и маленький, в красном халате, копошился в глубинах бордового кресла – и вот забелело лицо, полилась борода – и старичок с зыбкой челюстью пригляделся к Евгению. И этот странный взгляд, будто проваливающийся в глазное яблоко, заворожил – старичок кивнул на стул, Тищенко притулился на самый краешек.
И говорили они – о ценах на рынке, старик сетовал, как подорожала жизнь – и уже через пять минут иносказательно и в то же время прямо Евгению было высказано все, что ждали от него, – и Тищенко кивнул, соглашаясь. Они платили регулярно и в срок, пока однажды не пришли другие – крепкие, сбитые ребята, словно явившиеся прямо из тренажерного зала, –