– С винцом в груди! Ты, ирод, с винцом и водярой в груди и в брюхе, и насквозь пропитан, – снова вступила вернувшаяся жена.
– Холодно розе в снегу! Явилась, не запылилась. – Огрызнулся Витёк. Спохватился и продолжил роль маститого писателя и поэта. – Позвольте представить – моя супруга, так сказать, лучшая половина. Розалия Николаевна.
Роза улыбнулась, вздохнула, махнула рукой и присела рядом с муженьком.
– Это он Мандельштама так цитирует, – закокетничала она, и продикламировала: Холодно розе в снегу: На Севане снег в пол аршина…
– В ТРИ аршина, картонка ты вертепная, – возмутился писатель и продолжил сам:
На Севане снег в три аршина
Вытащил горный рыбак
расписные лазурные сани.
Сытых форелей усатые морды
Несут полицейскую службу.
На известковом дне.
А в Эривани и в Эчмиадзине
Весь воздух выпила огромная гора,
Ее бы приманить какой-то окариной
Иль дудкой приручить, чтоб таял снег во рту.
Снега, снега, снега на рисовой бумаге,
Гора плывет к губам.
Мне холодно. Я рад…
Он вздохнул, мы тоже замолкли. Колеса громыхали вроде в такт, да совсем не в такт только прочитанному стихотворению. Ничего было в нем не понятно, но ясно, что сказал поэт о чем-то очень главном. И очень точно.
Витёк насладился впечатлением, сказал: «Эх, жизнь наша поганая», нагнулся под лавку, ширкнул замком, вытащил водку, разлил в четыре стакана, мы молча чокнулись и выпили.
– А мы батю похоронили, – выдохнула сестра.
Глаза ее набухли, но слезы не выкатились, а блеснули, поколыхались и ушли назад.
– Меня Катя зовут, – сказала она. Вытащила сумку, достала из нее самогонку в красивой иностранной бутылке, отвинтила пробку, налила всем по трети стакана. Снова вздохнула, сказала:
– Давайте помянем нашего папаню.
Молча выпили.
Витёк подержал стакан, выпил чуть позже остальных и произнес:
– Пусть земля будет ему пухом.
Розалия пояснила то, что все и так знали:
– До сорока дней надо говорить «Пусть земля будет пухом», а потом – «Царствие небесное».
Сестра порылась в сумке и вытащила сало, колбасу, хлеб. Порезала на большие ломти. Все закусили. Опять помолчали.
Витек отправился покурить.
– А чего это он весь в наколках, сидел что ли? – наконец дождалась удобного момента моя любопытная сестричка.
– Нет, не сидел. – Вздохнула Розалия. – Пьяница и дурак, хотя таланта огромного. Напился по молодости в общаге в своем литинституте, а такие же дураки все это и нарисовали, пока он дрых. Неделю они бухали, а проспался, протрезвел – все, назад никак. Так и ходит теперь, пугает людей. Полудурок окаянный.
Сестра успокоилась.