А еще помнил Егор удивительное отношение Кольки к одной учительнице, она у них вела русский с литературой. Звали ее Нина Михайловна. Дорошина, кажется. Да, точно, Нина Михайловна Дорошина.
Так вот, с ней у Коляна поначалу такие баталии случались, что весь класс замирал в восторге. Коррида. И эта пожилая тетка его таки приручила. Конечно не моментально, но справилась.
Вообще-то, она была в своем роде уникум. Бывало, какая-нибудь училка на своем уроке аж визжит от злости, чтобы народ не борзел, а ее никто не слушается и слушаться не собирается, даже девчонки, даже отличницы. Нервы мотали таким в свое удовольствие. Или были такие чудачки, что на «сознательность учащихся» давили и обращались к их совести. Не менее смешно.
А Дорошина была как атомный ледокол в арктических льдах – сильна и нетороплива. И с неизменной улыбкой матерой тигрицы на тонких губах. Глаза возмущенно не выкатывала, не визжала, указкой об стол не колотила, но как только голос повысит, совсем только чуть, так сразу все тридцать шесть голов к партам и пригнутся. Или, напротив, вперятся преданным взглядом, чтобы внимательно слушать, что скажет.
Но Ревякина-то это не должно было задеть! Он же их ночной кошмар! В смысле педагогов. Он их каждодневный ужас. Их наказание за все грехи прошлой жизни. Они всем педсоветом его согнуть не смогли. А Дорошина смогла в одиночку.
И не одними лишь голосовыми связками, хотя именно с Ревякиным ей приходилось их напрягать. Егор предполагал, что, наверно, как и весь класс, Колька почуял в Дорошиной силу, но не подлую, не стервозную, а какую-то правильную. Справедливую, что ли? Возможно.
Но до поры до времени он все же ерепенился, не желая сдаваться. А потом был один эпизод. Егор случайно расслышал, а больше никто. Никому и не предназначалось. Колька солировать начал по обыкновению, что-то принялся наглое говорить Дорошиной, а она ему с тихим смешком: «Ну и дурак ты, Николаша». Колька растерялся из-за «Николаши» и не нашел лучшего, чем сказать: «На дураках земля держится, Нина Михайловна». Дорошина посмотрела на него задумчиво и сказала с расстановкой: «Нет, Коля, нет», а потом подошла совсем близко к парте, за которой тот сидел, наклонилась и проговорила чуть слышно: «На дураках пашут». И кажется, ему подмигнула, но в этом Егор не был уверен.
Наверно, тот разговор и был переломным в отношении Ревякина к русичке. Он ее не боялся, но перед ней благоговел. Он не мечтал стать ее любимчиком, а только лишь чтобы она его изредка хвалила. Пусть не каждый урок, пусть даже поругает иногда, хоть бы и несправедливо, но только чтобы изредка хвалила. Она и хвалила, и ругала. А Егор подозревал, что и жалела. Замечал ли это Ревякин? Кто ж его, хулигана школьного, поймет. Может, и замечал.
У Кольки стипендия в ПТУ копеечная была, но ко Дню учителя непременно «веник» ей притаскивал, Егор сам тому был свидетель. Говорят, что Ревякин и потом в школу забегал, пока Дорошина на пенсию не ушла.
Самого же Коляна Егор в последний раз видел на вечере выпускников в позапрошлом