Мир замер в ожидании. В последней отчаянной попытке сохранить независимость Шушниг объявил плебисцит – референдум, на котором гражданам Австрии предстояло высказаться за или против объединения. То был мужественный шаг: предшественника Шушнига застрелили во время неудавшегося нацистского переворота, и Гитлер пошел бы на что угодно, лишь бы не допустить голосования. Плебисцит назначили на воскресенье, 13 марта 1938 года.
Стены и мостовые города пестрели девизами «За независимость!». Сегодня, за два дня до голосования, пропагандистские листовки Шушнига полетели на улицы еще и с самолетов. Густав перевел взгляд обратно на текст.
…За свободную, немецкую, независимую и народную, христианскую и единую Австрию! За мир и труд, за равные права для всех, кто стоит за свою страну.
…Мир должен увидеть наше стремление выжить; поэтому, народ Австрии, встань как один и проголосуй ЗА![5]
У евреев эти пылкие призывы вызывали смешанные чувства. Они привыкли быть австрийцами: сам Густав, гордясь участием в Первой мировой войне, считал себя прежде всего австрийцем, и только потом евреем[6]. Однако, с точки зрения Шушнига, он не соответствовал германскому христианскому идеалу. Да и к его австрофашистскому правительству относился сдержанно. Когда-то Густав участвовал в создании Социально-демократической австрийской партии. После подъема австрофашистов в 1934-м его партию жестоко задавили, поставив вне закона (вместе с нацистской).
Но на данный момент для австрийских евреев что угодно было предпочтительней открытых гонений, начавшихся в Германии. Еврейская газета Die Stemme вышла сегодня с заголовком на главной странице: «В поддержку Австрии! Все на голосование!»[7]. Ортодоксальная Judische Presse призывала к тому же: «Ничто не должно помешать евреям Австрии прийти и выразить свою волю. Они понимают, что это означает. Каждый должен исполнить свой долг!»[8].
По секретным каналам Гитлер грозил Шушнигу, что, если тот не отменит плебисцит, Германия предпримет собственные действия, чтобы он не состоялся. Тем временем, пока Густав, стоя посреди улицы, читал листовку, к границе уже подтягивались германские войска.
Глянув в зеркало, Тини Кляйнман разгладила руками пальто, взяла сумку для продуктов и кошелек, вышла из квартиры и, зацокав каблучками по гулкой лестнице, спустилась вниз. У дверей она наткнулась на Густава, который вышел из мастерской, располагавшейся на первом