– Так она красива, эта обольстительница старого нотариуса?
– Говорят, что да.
– А ты не знаешь ее?
– Никогда не видел. Это случилось в день моей свадьбы, несколько часов спустя после того, как Реноден – я забыл назвать тебе имя нотариуса – получил шестьсот тысяч приданого моей жены.
– В таком случае нотариус объявится только тогда, когда красавица освободит его от денег.
– О, это не важно. Так или иначе деньги мне вернут. Суд назначил попечителя, который будет заведовать конторой нотариуса до тех пор, пока он сам не появится. Если его отсутствие затянется, контору ликвидируют, и тогда мне все равно заплатят.
Либуа хотел снова перевести разговор на маркизу, а потому спросил:
– Не для того ли ты так часто ездишь в Париж, чтобы найти Ренодена? Твоя жена не возражает против этих поездок?
Маркиз вздрогнул, услышав этот вопрос, в котором прозвучало сомнение в его полной свободе.
– Во-первых, мой милый, я не нуждаюсь ни в чьем согласии и поступаю по своему усмотрению. Но даже если бы мои поездки в Париж служили для меня простым развлечением, то и тогда моя жена согласилась бы на них с легким сердцем.
– Не потому ли, что она тебя обожает? – с улыбкой заметил Либуа.
– Ты угадал, мой друг, – ответил Монжёз. – Моя жена способна пойти ради меня на любые жертвы.
– Например, на отдельные комнаты после четырех месяцев супружества, – прибавил художник самым невинным тоном.
– Это совсем другое. Я… – начал было горячиться маркиз.
Но Монжёз выплюнул крючок, закинутый Либуа. Вместо того чтобы закончить фразу, он переменил тему разговора.
– Если я и часто езжу в Париж, то лишь по делу о наследстве тестя.
– Что же, дело столь запутанное?
– Напротив, прозрачное, как вода из горного источника. Шестьсот тысяч франков в ценных бумагах.
– Та же сумма, что и приданое?
– Да, мой тесть разделил свое имущество на две части… одну для дочери, другую для себя. Только его часть состояла из именных бумаг, которые нужно теперь переписать на мое имя. Все должно было произойти само собой, но с формальностями, мелочами, подписями, проволочками и так далее… Сущая морока. И после десяти поездок в Париж я нисколько не продвинулся вперед. Все находится в том же положении, в каком было месяц назад, в день смерти моего тестя.
– Твой тесть был приятным человеком?
– О, напротив! Всегда мрачен и суров, всегда в уединении. Правда, он был болен.
– И умер от этой болезни?
– Да, почти что так… Если не от нее, то вследствие ее.
Либуа сделал вид, что не понял, и маркиз прибавил:
– Мой тесть застрелился.
– Ого! – произнес Поль, вздрогнув.
– Да, бедняга страдал меланхолией – у него были расстроены нервы. В конечном итоге он потерял надежду, что доктора смогут облегчить его страдания, и однажды вечером как ни в чем не бывало заявил моей жене