Пастух охнул, опасливо заспешил к ближайшей каменной ограде, щупая ее росистый бок. Мокрой дрожащей рукой умыл лицо, согнал остатки сна и затаился, забыв обо всем. У старенького храма в самой середине селения столбами вросли в твердь вытоптанной земли изваяния, столь неподвижные, что людьми их назвать невозможно. Да и бывают ли они – такие-то люди? Огромные. Широкие. Все – воины и все особенной, легендарной храмовой «породы», будто и не люди они, а нечто иное, чудовищное! О подобных пастух слышал на торге, в большом нижнем городе. Но мало ли пьяных сплетен дрейфует в спертом воздухе портовых ориимов? Купцы и пение сирен слышали, и сиринов возили на своих лодках, и самому газуру жизнь спасали. Им верить – людей смешить!
Но небыль вдруг сама явилась жутковатым сном, не пожелавшим откочевать до рассвета в вышний океан помыслов, мечтаний и кошмаров. Пастух дрожал, словно овечий хвост, его ноги против воли медленно переступали, толкая вперед сопротивляющееся тело. Как не рассмотреть столь удивительное? Как решиться и потревожить любопытством безмерно опасное? Интерес боролся с осторожностью, и сухое горло хрипело то ли несбывшимся визгом, то ли задушенным стоном. Еще шаг. И еще. И полшага.
Лакомка-ветерок слизнул густые сливки утреннего тумана. Самые рослые вершины обозначились вдали, заиграли розовым рассветным жемчугом.
Вытоптанная площадь у храма прорисовалась отчетливо, до самой малой мелочи. Все прибывшие были как на ладони: считай, удивляйся и жди худшего… Десять огромных воинов. Стоят возле храма полукругом, каменные лица ничего не отражают, и даже глаза не радуются первым признакам восхода. За широкими спинами – вот уж чудо из чудес – настоящий конь, зверюга еще более крупная, чем врали пьяные купцы. Щерит пасть, клацает крупными желтыми зубами. Правда, пока что выдыхает пар, а вовсе не сказочный огонь. Зато ногами перебирает звонко, сердито. Неужто эти ноги железные? А седок-то у коня – жрец верхней ветви, хотя поверить в его появление тут сложнее, чем в коня, даже огнедышащего и полностью стального! И все же вот он, жрец. Уже ловко спрыгнул с высоченного коня и без страха усмиряет чудище. Еще бы, вся сила храма за ним…
Пробудившиеся селяне, не смея вздохнуть, глазели на невидаль из теней закрытых циновками окон, из щелей сараев, из-за каменных хребтин заборов.
Жрец был неподобающе, как-то даже оскорбительно молод для своих богатых ярко-синих одежд с широкой белой каймой. Служитель верхней ветви храма всегда сед, согбен и стар, даже отчаянно лживые сплетники иного не скажут. Мыслимо ли хапнуть такую-то власть в раннем возрасте?
Люди с ужасом смотрели на чудовищных воинов, коня – бешеного зверя – и могущественного властителя. Никто не ждал добра от внезапного посещения. Разве такие гости являются без причин? И помнит ли хоть кто, чтобы неожиданное внимание сильных мира сего оказалось во благо? С вечера не было и намека на перемены, грозящие нищей горной долине. Закат отгорел ровно, не омраченный ни единой складочкой тревожного облака. Ни единый гость не явился неурочно, даже вездесущая глазастая детвора не приметила соглядатаев на тропах или в горах. Что вынудило владыку немалого числа островов тайно и спешно явиться сюда? Не проехать дорогой дальше, а спешиться и безразлично обводить взором окрестности? В горах кое-как прокармливаются сами, а сверх того, напрягая все силы, едва исполняют назначенную газуром повинность: снабжают пропитанием работников ближайшей серебряной шахты. Приход храма невелик, люди долины помещаются в пяти десятках хибарок, разгороженных внутри на маленькие закуты. И то дома разделены на комнатки лишь у богатых, бедным на всю семью хватает четырех тонких глинобитных стен. С них и взять-то нечего… Но разве владыка явился бы, не вызнав заранее и безошибочно о том, что в ничтожной долине скрыта ценность, достойная его внимания?..
Изваяниями из камня замерли личные стражи жреца, наследники древней крови. Воинов опаснее и сильнее их нет на всем коралловом Древе. Отыскать хоть отзвук родственности великим бойцам прошлого, разбудить кровь и напоить ее силой – дело, доступное лишь избранным служителям верхней ветви храма. Легендарные бойцы тоже принадлежат храму, больше ни перед кем не отвечая, никому не подчиняясь. Вот сейчас бледный юноша с усталым лицом усмирит своего ужасного коня и в единый миг примет решение относительно долины и ее пока что живых обитателей. Прикажет, не тратя слов, одним мановением руки, и могучие стражи сокрушат селение, сгребут со скального основания, как ненужный сор. Не удастся даже спросить, в чем вина, можно ли откупиться и оправдаться…
Перепуганные жители вздохнули чуть свободнее, когда вдоль боковой стены покосившегося храма прошаркал деревенский служитель. Он замер на углу, шаря пальцами по косяку и слепо щурясь против света. Чуть постояв, старик поклонился до земли щуплому юнцу и захромал к нему, получив на то дозволение – безразличный, едва намеченный кивок. На ходу босой служитель растирал затекшую после сна ногу и на ощупь, неуверенными пальцами, вдевал в лямки волочащийся пояс. Мимо неподвижных воинов древней крови старик пройти не решился: снова поклонился, ожидая повторного