Зверская рожа старого солдата, который Жан, или Поль, или как его там, появляется впереди, между Ларшером и булочной стеной. Рожа улыбается широко и кричит: «Молодец, Ларшер! Настоящий офицер! Смелый капитан! Ать-два! Ать-два! Ещё пару шагов!» – и улыбается ещё шире одной стороной рта, всеми зубами до последнего. Ни один зуб не прячется за кожей, потому что вся кожа сорвана с щеки как скошенная картечью трава.
Ларшеру хочется упасть. Ноги его заплетаются в траве, он пытается нырнуть вниз, спрятаться хоть бы за этой, бесполезной травой, но мёртвый солдат уперся в него рукой, поддерживает, не даёт рухнуть и кричит: «Ать-два! Ать-два! Тут ступени! Осторожней!» «Какие ещё ступени? – спрашивает Ларшер – Откуда ступени на поле битвы? Ах, да! Я понял! Мне удалось прогрызть стену Августы! Не мудрено. Стена-то из хлеба! Болван Бениовский! Нашёл из чего строить форт!»
«Конечно, болван!» – отзывается мёртвый солдат, ведя Ларшера по ступеням крепостной стены. В голосе его Ларшер слышит издёвку, а это неправильно. Солдат, даже если он мёртвый и без щеки, всё равно не имеет права издеваться над офицером, даже если офицер хотел спрятаться в траве. Ларшер вглядывается в солдата, и видит, что никакой он не солдат, а тот самый Бениовский, о котором шла речь. Бениовский ведёт Ларшера по лестнице и говорит: «В моём доме не положено валяться где ни попадя. Идите смелей, Ларшер! Что вы упёрлись?»
«Теперь понятно – говорит Ларшер – солдат не издевается над начальством. Это вы, бунтовщик и мерзавец, издеваетесь надо мной! Вам нравится сопротивляться властям? Вам нравится устраивать хаос? Зачем стена из булок?» Бениовский молча идёт рядом, и становится ясно, что он мёртв. Глаза трупа закатились под лоб, и нет в них зрачков. Одними бельмами пялится Бениовский на Ларшера, не то разглядеть его желая, не то напугать.
«Зачем вы на меня глядите, если у вас нету зрачков?» – спрашивает Ларшер, наблюдая за красным пятном, которое расползается по белой рубахе Бениовского. В центре красного пятна чёрная дыра, и вовсе не исключено, что это и есть та самая чёрная дыра, в которую улетает всё прошлое.
«Дурак ты!» – говорит мёртвый Бениовский, и кидает Ларшера себе в грудь, в ту самую чёрную дыру, у которой нету дна, и значит, полёт в ту пропасть, за тройной слой мрака, продлится гораздо дольше всего времени, которое отведено миру до конца веков.
Древние греки называли этот бесконечный тоннель страшным словом Тартар. В нём живут сторукие гекатонхейры. Сто рук – больше, чем две, но даже такого количества