Самым ужасным была прозрачная платформа…
– Как вы могли купить подобную мерзость!
– Ей они так понравились… Я стараюсь не повторять прежних ошибок с новым поколением…
Взять, к примеру, это заведение… Существуй такое тридцать лет назад, я бы никогда не пришел сюда с Кристин и Адрианом. Никогда! А сегодня я спрашиваю себя, почему – ну почему! – лишал их удовольствия? Что мне стоило, в конце-то концов? Четверть часа пострадать? Да что такое пятнадцать минут в сравнении с пунцовыми от счастья лицами твоих дочек?
– Я все делал неправильно, – добавил он, качая головой, – даже этот несчастный сэндвич – и тот держу неправильно, ведь так?
Он закапал майонезом все брюки.
– Хлоя?
– Да?
– Я хочу, чтобы ты поела… Прости, что уподобляюсь Сюзанне, но ты ничего не ела со вчерашнего дня…
– Не могу.
Он сделал новую попытку.
– Да и кто бы смог съесть подобную мерзость?! Кто? Ну ответь. Кто? Да никто!
Я сделала попытку улыбнуться.
– Ладно, разрешаю тебе еще немного посидеть на диете, но уж вечером… Вечером я буду готовить ужин, и тебе придется меня уважить, поняла?
– Поняла.
– А то что это такое? И как прикажете есть эту пищу для космонавтов?
Он ткнул пальцем в подозрительный салат в пластиковом стакане.
Остаток дня мы провели в саду. Девочки порхали вокруг деда, который чинил для них старые качели. Я наблюдала за ними издалека, сидя на ступеньках крыльца. Было холодно и ясно. У дочек волосы сверкали в солнечном свете, и они казались мне прехорошенькими.
Я думала об Адриане. Интересно, чем он сейчас занят?
Где он сейчас?
С кем?
И что теперь будет с нашей жизнью?
Каждый новый вопрос погружал меня все глубже в трясину отчаяния. Как же я устала… Закрыв глаза, представляла себе, что вот он появляется. Во дворе раздается урчание мотора, он садится рядом, обнимает меня, прикладывает палец к моим губам – хочет сделать сюрприз девочкам. Я ощущаю его нежные прикосновения к моей шее, слышу его голос, чувствую жар его тела, запах кожи. Все как всегда.
Все как всегда…
Достаточно закрыть глаза.
Сколько времени помнишь запах человека, который тебя любил? А когда сама перестаешь любить?
Мне нужны песочные часы.
Когда мы обнимались в последний раз, я сама его поцеловала. Это было в лифте дома на улице Фландр.
Он позволил мне ласкать его.
Почему? Почему он позволил женщине, которую разлюбил, целовать себя? Зачем подставлял губы? Зачем обнимал?
Это же бессмысленно.
Качели починены. Пьер украдкой смотрит на меня. Я отворачиваюсь. Не хочу встречаться с ним взглядом. Мне холодно, во рту горечь, пора отправляться в ванную, чтобы нагреть воды для купания.
– Чем я могу вам помочь?
Он обвязал полотенце вокруг талии.
– Люси и Марион легли?
– Да.
– Они не замерзнут?
– Нет-нет,