Проходя мимо нас, они окинули мистера Пайка тем же равнодушным, острым взглядом, каким он одарил меня.
– Имя твое, имя? – рявкнул мистер Пайк на первого из тройки, явно представлявшего собой помесь ирландца с евреем. Нос был, бесспорно, еврейский, и так же бесспорно ирландскими были глаза, нижняя челюсть и верхняя губа.
Все трое сейчас же остановились, и хотя они не смотрели друг на друга, ясно было, что они о чем-то молча сговариваются между собой. Второй из тройки, в жилах которого текла бог весть какая кровь – еврейская, вавилонская или, может быть, латинская, – подал товарищам предостерегающий сигнал. Он не сделал ничего резкого, вроде подмигивания или кивка головы. Я даже не был уверен, что я перехватил этот сигнал, и тем не менее я твердо знал, что он о чем-то предупредил двух остальных, – то была слабая тень какой-то мысли, промелькнувшая в его глазах. Одним словом, что бы это ни было, а только сигнал был подан и достиг цели.
– Мерфи, – ответил на вопрос мистера Пайка первый из троих.
– Сэр! – поправил мистер Пайк свирепым голосом.
Мерфи пожал плечами в знак того, что он не понимает. Холодная самоуверенность этого человека, самоуверенность всех троих – вот что поразило меня всего больше.
– Когда ты говоришь с офицером нашего судна, ты должен к каждой фразе прибавлять «сэр», – пояснил мистер Пайк тем же свирепым тоном и с таким же свирепым лицом. – Понял?
– Да… сэр, – промямлил Мерфи с умышленной затяжкой, – я понял…
– Сэр! – заорал мистер Пайк.
– Сэр, – повторил Мерфи так тихо и небрежно, что это еще больше разозлило мистера Пайка.
– Так вот что, брат: Мерфи – слишком мудреное имя, – сказал он. – У нас здесь ты будешь прозываться Носатым. Понял?
– Понял… сэр, – последовал ответ, сознательно дерзкий по мягкости и равнодушию тона. – Носатый Мерфи?
Что же, идет… сэр.
И он засмеялся – все трое засмеялись, если только можно назвать смехом смех беззвучный и ничем не выражающийся на лице. Смеялись одни лишь глаза, смеялись невесело и хладнокровно.
Уж разумеется, мистер Пайк не получил большого удовольствия от беседы с этими прожженными молодцами. Он опрокинулся на вожака, на того, который подал товарищам предостерегающий сигнал и который производил впечатление ублюдка всех семитических и средиземноморских рас:
– Тебя как зовут?
– Берт Райн… сэр, – ответил этот таким же мягким, небрежным и раздражающим тоном, как и первый.
– А тебя?
Это относилось к третьему, самому молодому, темноглазому малому, с оливкового цвета кожей и поразительно красивым, как на камее, лицом. «Родившийся в Америке потомок эмигрантов из Южной Италии – из Неаполя или даже из Сицилии», – определил я.
– Твист… сэр, – ответил и этот точь-в-точь таким же тоном, как и двое других.
– Скверное