– Лежи тихо, пусть оно дойдет. Ты справишься, все будет нормально.
Странно – будто извиняется.
И сам-то выглядит не ахти. Из носу сочится кровь, на ногах стоит нетвердо, лицо серей бетона. Один глаз налит кровью, будто все капилляры полопались. Руки трясутся, глаза так и бегают туда-сюда, по-птичьи, будто в каждой здешней тени притаилось чудовище и вот-вот прыгнет, а теней тут хватает, пыльный свет, сочащийся из щелей в окнах, не рассеивает темноту, только добавляет теням контраста и силы. Кажется, серьезных ран у черного десантника нет и кости целы, но вот с головой… За последние пару часов я навидался дерьма и теперь смотрю костлявой в лицо, но этот черный – он жути навидался куда больше, глаза – пустые провалы в гребаный ледяной ад.
Что-то валится на крышу, скрежещет металлом о металл. Десантник глядит вверх, и его лицо бледнеет. Я имею в виду, по-настоящему бледнеет, клянусь, будто под кожей засветилось на секунду, но я сморгнул – и все, уже нету. Вверху шуршит, елозит, я всматриваюсь, но ничего разобрать не могу, только расплывчатые силуэты балок.
– Об этом не беспокойся. – Он кивком указывает на потолок. – Это самая меньшая из твоих проблем.
Снова звуки сверху, быстрый топот, сыплется неровно грубая пыль, танцует в лучах света. Потолочные балки похожи на ребра. В моей памяти всплывает библейская история, я видел ее давно по ТВ, что-то про китов и богов. Может, какой инопланетный монстр заглотил нас целиком?
– Ты в полном дерьме, – изрекает десантник, и голос его совсем пустой, равнодушный.
Неживой даже. Будто человека уже нет, а осталась штука вроде автопилота, чтобы управлять телом.
– А времени не осталось, – продолжает десантник, и я вижу: ошибся, здесь еще человек, не ушел.
В глазах его человечность осталась, в красном, налитом кровью, и в белом, в обоих судорожно дергающихся, беспокойных, живых глазах. Бьется, перепуганная, запертая, неспособная выбраться. А телом управляет автопилот, он хозяин, и выдает спокойно, бесстрастно: «Теперь дело за тобой, солдат. Я больше не могу».
Внезапно оба глаза – красный и белый – глядят прямо в мои. Вгрызаются, вворачиваются шурупами, сверлят, протыкают насквозь. Мне совсем не нравится глазеть в эти безумные зенки, я пытаюсь отвернуться – и от усилия снова уплываю. Черный опять светится, изнутри на щеках просвечивает сетка вроде сот. У мужика биолюминесцентное тату, ну, знаете, когда вводят под кожу светящиеся бактерии. Чем сильней возбуждаешься, тем сильней они светятся, это на приток крови завязано, растворенный кислород и все такое. А мужик, должно быть, возбудился на все сто. Мать его, сетка прям сияет под кожей, как в старой лампе, где видна накаленная спираль. Но я плыву, плыву, перед глазами все дрожит и мутнеет, в глазницах будто снежки какие, пятна скачут, все крутится, весь чертов мир несется в гребаный крутящийся туннель, водоворот, а в центре – безумные зенки негра, и мертвый холодный голос за ними говорит: «Это лучшее, что я могу сделать…»
И что-то обнимает меня сзади!
Ощущение,