Между тем нежный братец успел уже «намутить» пред Прасковьей насчет царевны Анны, ее домашнего быта, двора и ненавистного ему и царице Петра Бестужева. Прасковья стала гневаться на дочь, не отвечала на ее письма, либо отвечала упреками, писала сухо… Анна Ивановна огорчалась гневом матери; кроме того ее смущала мысль: может быть, гневается на нее, по наговорам В. Ф. Салтыкова, и державный дядюшка с государыней. Она трепетала за себя, трепетала еще больше за то, что у нее, чего доброго, отнимут, наконец, гофмаршала. В минуты тяжкого раздумья герцогиня была неожиданно обрадована письмом от государыни (т. е. от ее секретаря). Катерина Алексеевна спрашивала царевну о житье-бытье, предлагала свое пособие, наконец, просила сообщить подробности о поведении Салтыкова в Митаве. Как велика была радость Анны Ивановны, можно заключить из ее длинного послания. Оно выведено собственноручными каракульками на большом листу серой бумаги порыжелыми чернилами; помещаем письмо буквально:
«Из Митавы, 4 день июля 1719 году. Государыня моя тетушка, матушка царица Екатерина Алексеевна! Здравствуй, государыня моя, на многие лета вкупе с государям нашим батюшком, дядюшком и с Государынеми нашеми сестрицами.
Благодарствую, матушка моя, за миласть вашу, што пожаловала исволила вспомнить меня. Не знаю, матушка моя, как мне благодарить за высокую вашу миласть; как я обрадовалась, Бог вас, свет мои, самое так порадует. Еи, еи, дарагая моя тетушка! Я на свете ничему так не радовалась, как нынче радуюсь о миласти вашей к себе; и прошу, матушка мая, впреть меня содержать в своеи неотменнаи миласти: еи, еи, у меня краме тебя, свет мои, нет никакой надежды! И вручаю я себя в миласть тваю матеренскую, и надеюсь, радость мая тетушка, што не оставишь меня в своей миласти и до маей смерти.
Исволили вы, свет мои, ка мне приказовать, штоб я отписала про Василья Федоровича. И я донашу: катораи здеся бытнастию своею многие мне противности делал, как славами, так и публичными поступками, против моей чести; между которыми раза стри со слезами от него отошла; а жену он сваю бил безо всякой здешнаи причины, толка прежние упоминал, каторыми здешными своими худыми паступками здешных людей весма удивил. Он же сердился на меня за Бестужева, показовая себя, штоб он был, или хто другой, ево руки, на Бестужева места. И прошу, свет мои, до таво не допустить: я от Бестужева во всем доволна, и в моих здешних делах, очень харашо поступает. И о всех Василья Федоровича поступках писать я не магу; и приказала вам, матушка моя, славами о всем донесть Маврину. И поехал Василий Федорович от меня (с) сердцам; мошна было видеть, што он снадеждаю поехал – што матушке на меня мутить. Извесна, свет мой, вам, как оне намутили на сестрицу (Катерину Ивановну). И как он приехал впитербурх, и матушка исволить ка мне писать не так миластива, как прежде исволила писавать; а нынче исволит писать, што б я не печалилась: «я де не сердита!» а я сваеи вины, еи, еи! Не знаю, а мошно видеть по писмам, што гневна