Но затем, как утверждает Феликс, «взял сначала одно, потом и другое… Я смотрел на него с ужасом». Однако между отказом и согласием Распутина произошло нечто, не отмеченное Юсуповым, но описанное Пуришкевичем.
После того как Распутин отказался есть пирожные, Феликс, оказывается, запаниковал и поднялся наверх. Четверо заговорщиков, стоявших у лестницы, услышали звук открываемой двери подвала и «на цыпочках бесшумно бросились обратно, в кабинет Юсупова… Вошел Юсупов… и сказал: «Представляете себе, господа, это животное не ест и не пьет».
– А как его настроение? – спросил Пуришкевич.
– Неважное… он как будто что-то предчувствует…
Феликс вновь спускается к Распутину. И тут мужик почему-то меняет решение и начинает пить вино и есть сладкие пирожные. Это тоже стоит запомнить…
Пуришкевич: «Вскоре раздался звук откупориваемых бутылок. «Пьют, – прошептал великий князь. – Ну, теперь ждать недолго…» Но прошло полчаса – и ничего!»
«Действие цианистого калия должно было начаться немедленно, – вспоминал Юсупов, – но Распутин… продолжал со мной разговаривать как ни в чем не бывало». Феликс налил вторую рюмку, мужик и ее выпил, а «яд не проявлял своей силы». Князь налил третью и «с отчаяния начал пить сам», чтобы заставить Распутина выпить и ее. «Мы сидели друг перед другом и молча пили… Он смотрел на меня, глаза его лукаво улыбались: вот видишь, как ты ни стараешься, а ничего не можешь со мной поделать… Но вдруг… на смену хитро-слащавой улыбке явилось выражение ненависти. Никогда я не видел его таким страшным. Он смотрел на меня дьявольскими глазами… меня охватило какое-то странное оцепенение, голова закружилась… Очнувшись, я увидел Распутина, сидящего на диване, голова была опущена, глаз не было видно… «Налей чашку, жажда сильная», – сказал он слабым голосом… Пока я наливал чашку, он встал и прошелся по комнате… В глаза ему бросилась гитара, случайно забытая мною в столовой… «Сыграй, голубчик, что-нибудь веселенькое… люблю, когда ты поешь…»
И Феликс взял гитару… «Когда я кончил петь, он… посмотрел на меня грустным спокойным взглядом… «Спой еще, больно я люблю эту музыку… много души в тебе». Я снова запел… А время шло, часы показывали половину третьего… Больше двух часов длился этот кошмар…»
И здесь возникают законные вопросы. Первый: выходит, что за восторгами по поводу пения Феликса Распутин совершенно забыл, зачем он пришел? Забыл об Ирине?! «Несколько друзей», которые, как ему обещали, «скоро уедут», сидят наверху уже «больше двух часов» – и он с этим мирится? Второй вопрос: неужели за это время Распутин не почувствовал ничего особенного в поведении чувствительного, нервного и, как мы увидим далее, очень впечатлительного Феликса? Неужели за два с лишним часа Юсупов, отнюдь не профессиональный убийца, так и не выдал ничем своего волнения? Совершенно невероятно! И третий вопрос – который будет волновать