Пока шла погрузка, летчик Ночкин в рулевой рубке тихо разговаривал со вторым пилотом, младшим лейтенантом Кудрявцевым.
– А генерал-то Сиверс меня как песочил… И по-английски и по-всякому. Гильберта какого-то приводил, Давида. Ты не знаешь, что за Гильберт?
– Понятия не имею. Давид… Сиверс вообще всякие имена любит. Тяжелый человек. Знаешь, мне что про него Санька Кривцов рассказывал?
– Этот техник с усиками? Фасонщик?
– Ага. Так вот, идет Санька по улице, зимой было дело, на нем, естественно, шапка, и уши от шапки распущены, а не завязаны. Усек? Так вот, идет Санька, а навстречу ему генерал Сиверс. Плясливой такой походкой, даром что генерал. Увидал Саньку и зовет: "Лейтенант! Сюда!" Санька к нему на полусогнутых – подбежал, вытянулся. А генерал обмахнул его легонечко так перчаткой по ушам и спрашивает: "Кто вы? Лейтенант или Спаниель?" Санька отупел, говорит: "Я лейтенант, товарищ генерал". А генерал ему: "Вот как? А я думал: Спаниель". И пошел себе. Санька стоит как мешком ударенный. Долго переживал.
Второй пилот стоял задумавшись. Потом спросил:
– А кто такой "спаниель"?
– Какой-то иностранный ученый.
– А я думал – собака.
– Я тоже сперва так подумал. Потом соображаю – нет. Намек какой-то в этом слове был.
Ночкин почесал за ухом и сказал:
– Мало еще у нас с этим низкопоклонством борются, Мало. Я бы еще боролся.
Кудрявцев издал согласное ворчание.
Самолет, оторвавшись от земли, с натугой набирал высоту. Одна ребристая плоскость круто уходила вверх, другая – вниз. Люди скользили по металлическим сиденьям откидных скамеек. В круглых окошках-иллюминаторах быстро мельчала удаляющаяся земля. Все на ней становилось маленьким, игрушечным, необыкновенно чистым. По сверкающей нитке шоссе божьей коровкой полз красный автобус. Быстро закладывало уши. Плохо закрепленные ящики, вздрагивая, сползали вбок. От громкого рева двигателей все тряслось, вибрировало.
– Экая консервная банка, – заметил Теткин. – Так и дребезжит: дзы, дзы.
– Это же не пассажирская машина, – возразил ему длинношеий, длинноногий молодой человек с темными преданными глазами, похожий на мальчика-переростка. – Машина строгая, военная, один металл.
– Эх, Ваня-Маня, а я и не знал! Спасибо надоумил! – засмеялся Теткин.
Ваня Манин работал в седьмом институте и был известен тем, что всегда все всем объяснял. Называли его обычно Ваня-Маня.
– Да, комфортабельной эту машину не назовешь, – солидно сказал пухлый блондин в светло-серой рубашке, похожий на зрелый гриб-дождевик.
– А вы откуда? – дружелюбно спросил Теткин. – Тоже из семерки?
– Нет,