– Будут говорить… – начала было бубнить я, ещё не представляя себе, что скажу о том, что будут говорить по поводу конкретно этой книги.
– Мало ли что говорят! – перебили меня хором.
И я решила: «Действительно!..»
Пролог
Соня полюбила приходить сюда по выходным и долго бродить среди многолюдной толпы. Нигде человек не чувствует себя так одиноко, как среди людей. Её одиночество здесь становилось доброжелательным, наблюдательным, забавным и печальным одновременно.
И Джош любил приходить сюда, чтобы побыть одному.
Соня присела на край пустой скамейки – на удивление. Обычно тут толпился народ. Но сегодня дул холодный ветер.
Кто-то присел на другой край. Закинул руки за голову и с явным удовольствием привычно вытянул длинные ноги.
Они посмотрели друг на друга, расхохотались и сели рядом.
Он обнял её за плечи.
Возможно, со стороны они и были похожи на влюблённую парочку. Или на брата с сестрой. Но дул холодный ветер, а они – просто были вместе. И порознь. Это был тот редкий момент вселенского единения и вселенского же одиночества. Бесконечного блаженства и вечного непокоя. Божественного откровения и дьявольского искушения. В этом было всё. И не было ничего. Они просто сидели на скамейке и смотрели на тёмную воду залива, случайно встретившись на пирсе позади Бостонского аквариума…
Глава первая
Анкета
Тьфу на вас ещё раз!
Началась эта история в один из далеко не прекрасных дней.
Придя на нелюбимую работу как обычно много раньше, нежели того требовало КРУ[1] от ассистентов кафедры акушерства и гинекологии, Соня первым делом ткнула кнопку электрического чайника. И переоделась в своём крохотном кабинетике. За наличие оного, к слову, она была от всей души ненавидима коллегами «по рангу» и многочисленными «вышестоящими» в кафедральной иерархии доцентами. Эту сомнительную привилегию Соня заработала написанием трёх книг, где её не упомянули даже в качестве «пятого в кепке в третьем ряду» соавтора. Не говоря уже о докторской диссертации для начмеда и кандидатских для пары-тройки «мажоров». За них с ней не то что забыли «рассчитаться», но даже и не собирались.
Налив кипятка в чашку с «кофейным порошком», Соня закурила, несмотря на то что на территории родильного дома это было категорически запрещено. Дымок успокоил и укрепил намерение высказать, наконец, вздорным кафедралам всё, что она о них думает.
Было ещё два часа до пересменки и три – до появления пунктуальной до чёртиков кафедральной лаборантки.
Открыв настежь окно, чтобы уничтожить следы сакрального ритуала, Соня заперла кабинет и спустилась в отделение.
Двух пациенток лихорадило, у третьей были проблемы с выпиской ребёнка, ещё двое в послеродовой палате ныли: «Домой!» – а одна беременная желала «срочно родить».
Потратив два часа на рутину – выяснение причин температуры, скандал с доктором из детского отделения, лекции для «колхозников»: «Нельзя домой на вторые сутки после разрыва промежности третьей степени, а вам ещё рано рожать, несмотря на день рождения свекрови!» – а также писанину, писанину и ещё раз писанину, Соня поднялась в своё «гнездо». И печально глянув на часы, поняла, что покурить с комфортом уже не успеет. Приготовила две чашки кофе и спустилась в подвал к Кузьмичу.
Кузьмич был личностью удивительной и многогранной. Мастер на все руки, способный починить абсолютно всё – от дверного замка до аппарата искусственной вентиляции лёгких. Безгранично образован и начитан. Кажется, только одна Соня из всего роддома знала, что этот совершенно неприметный внешне человек в своё время окончил сверхсекретный советский вуз, знал пару-тройку арабских диалектов, не говоря уже о потешной группе романо-германских языков, и был полковником в отставке какого-то жуткого ведомства. А ещё он непревзойдённо владел психоанализом. Из него вышел бы отличный священник или гарпунёр на китобойном судне, однако… Он выбрал работу завхоза. И справлялся с ней выше всяких похвал. Его каморка топорщилась ящиками и чемоданами с инструментом, по стенам была развешана символика времён «единого и могучего Советского Союза», снабжённая подписями всяких VIP-Рыл того времени, с ироничными дописками самого Кузьмича.
Старик любил поменторствовать. То ли он питал к Соне тёплые отеческие чувства, то ли ему просто не с кем было поговорить – неизвестно. Он называл её «деточка»