Семь месяцев саксофона. Михаил Ландбург

выпишут, и, кроме того, мне нравится опускаться на колено, чтобы обуть маму. Когда мама прохаживается по больничному двору в почти новых туфлях и страшно мятом халате – это, по-моему, потрясающее зрелище! «Может быть, выпишут сегодня?» – думаю я и, достав из «фиата» свёрток, подхожу к раскрытому окошку, за которым горбатенький человечек уплетает бутерброд с яичницей. Ротик человечка плотно набит пищей, но, проследив за движением его глаз, догадываюсь, что во двор пройти разрешается.

      Присаживаюсь на скамейку под окнами медицинских сестёр – по моим расчётам горбун освободит ротик примерно через три-четыре минуты и тогда по внутреннему телефону сообщит, что пришли к г-же Эстер Сегал.

      На скамейке с надтреснутой спинкой полулежит небритый мужчина – шевелением пальца подзывает к себе. Подхожу. Небритый тяжело дышит и внимательно разглядывает моё лицо.

      – Мы знакомы? – спрашиваю.

      – Не-е-е-е, – отвечает он. – Через два часа я повешусь, и ты сможешь забрать мою шапочку себе.

      – Через два часа? – уточняю я.

      – Да, через два.

      – Ладно, я подожду, – обещаю я и возвращаюсь к скамейке, которая под окнами медицинских сестёр. Теперь на скамейке сидит старичок с узенькими глазками.

      – И на вас шапочка? – говорю я.

      – Это тюбетейка, – отвечает он. – В Бухаре носят тюбетейки.

      – Так вы сейчас в Бухаре?

      – Дурак ты! – сердится он. – Я в стране Израилевой. Раньше был в Бухаре, а теперь, слава богу, здесь. Меня самолёт доставил.

      – Знаю.

      – И тебя самолёт доставил?

      – Я родился здесь.

      – Вот как?

      – Да.

      – Когда был в самолёте, то из туалета побрызгал на Европу… Мне очень хотелось побрызгать на Европу! Нельзя было упустить возможности…

      – Надеюсь, не упустили?

      – Уж будь уверен! – под нижней губой старичка светится полоска слюны.

      – Я уверен.

      – Молодец!

      ***

      Брожу по двору, пытаясь угадать, кто больной, а кто посетитель. Впрочем, это не сложно: у больных лица выразительнее. «Не двор, а музей, – думаю я, – коллекция выдающихся лиц!»

      Возле подстриженных кустов, которые тянутся вдоль забора, женщина в белом халате задумчиво смотрит на дорогу. Пытаюсь представить себе её ноги – я всегда пытаюсь представить себе ноги женщин, у которых печальные глаза.

      – Тоскуете? – спрашиваю.

      Женщина не отвечает, даже голову не поворачивает.

      – Может, смогу услужить? – говорю я. – Ведь если…

      – Будьте добры, – перебивает меня голос с русским акцентом, – будьте добры, оставьте меня. Пожалуйста.

      – Почему? – вырывается у меня.

      Она смотрит мимо меня и молчит. Кажется, никогда не видел такие низко опущенные плечи.

      – Мы могли бы поговорить о политике или о чём-то ещё, – не сдаюсь я.