черно-белых китайских начал? Хорошо бы при этом еще гордиться победою
над отступающим ворогом, то бишь самим собой,
и различать в жужжании пчел – там, где заснеженное гречишное поле —
неумолчную мусикию. Вышел, все бросил, черт знает куда бредешь.
Мало, мало мёда и хлеба, почти нет средиземноморской соли.
Впрочем, это все возрастное. Не обращай внимания,
молодежь.
«Как просто все: робки и веселы…»
Как просто все: робки и веселы
влюбленные, магнолии голы,
хохочут школьники, и ты меня узнала
издалека. Свет в складках, в бугорках,
и ветки все в бутонах, пухлых, как
кошель у флорентийского менялы.
Нет в жизни счастья, как гласит тату —
ировка воровская. В пустоту
уйдем, бессмертников угрюмые отряды.
И вредничает Бог: ни «а» тебе, ни «бе»,
завидуя часам, висящим на столбе, —
идут, но и стоят, не двигаются, гады.
«Уходишь – уходи», – твердят. Но я забыл
ключи и сотовый, я слишком жизнь любил,
чтоб сразу отбывать. Тут – крокус, там – фиалка,
а там еще тюльпан. И эти лепестки
так уязвимы, так неглубоки,
что Чехов вспоминается. И жалко
всех и всего. Любимая, своди
меня туда, где счастье впереди,
где небо – переплет, где голос пальцы греет,
где плачет и поет, от бедности пьяна,
простоволосая, как в юности, весна,
и горло – говорит. И солнце – не стареет.
«Юным снятся разливы рек, а печальным – сухая суть…»
Юным снятся разливы рек, а печальным – сухая суть
и влюбленный в мертвую грек, говорящий «не обессудь,
я такие песни кропал – но пройдя этот путь, пропал.
Правда, бог у тебя не тот – кто там знает, а вдруг спасет».
А еще сказал кифаред, белозуб и чернобород,
что обратно дороги нет, есть дорога – наоборот,
в те края, где старик Тантал воду беглую залатал,
где багровый труд солоней в Интернете, стране теней.
Продолжай, коллега Сизиф, выпью водки, запью водой,
Не поверив, не возразив, стану пьяный, немолодой.
Я ослышался? Ты – Орфей, как недорогое кафе? Своя
казнь всякому, пей не пей, – вечные мёбиусовские края.
«В предутренние часы, когда дети ёжатся, а Гелиос правит…»
В предутренние часы, когда дети ёжатся, а Гелиос правит
конями в другом
полушарии, когда ты ничтожеством кажешься сам себе,
не врагом
мирозданию, но незваным гостем, до скуки в горле хочется
повторять —
есть еще у зрения доблести вдосталь, есть сила в пальцах,
есть тетрадь
не начатая. Волком воет бродячий электровоз, распугивая
вещих грачей.
Спать пора, посторонний. С твоей удачей ты еще успеешь
проснуться, ничей
не