В полдень 23 июля 1941 года я вместе с новобранцами маршем прошел через Ленинград на фронт, в направлении города Нарвы. Мы глядели на улицы, дома, парки и мысленно прощались с родными местами. Далеко позади остались Нарвские ворота[1], а мы все еще косили глаза в сторону города.
Сразу же по прибытии на место назначения мы вошли в состав 105-го отдельного стрелкового полка, который располагался в небольшой деревушке. Той же ночью наша рота была назначена в боевое охранение. Мы шли к берегам Нарвы. Красноармейцы и командиры шагали молча, держа оружие наготове. Я с красноармейцем Романовым пробирался по мелкому кустарнику вдоль берега реки. Петр шел впереди меня с такой ловкостью, точно на его пути и не было мелколесья: не зашуршит ветка, не хрустнет сучок под ногами. Когда я задевал головой или плечом за куст или под ногами ломался сухой прутик, Романов останавливался и, глядя на меня, морщил свой широкий лоб, шипел сквозь зубы:
– Тише ты, медведь!
Дойдя до указанного командиром места, мы залегли возле лозового куста. Внизу широким потоком бежала вода. В тишине леса мне было тревожно, любой шорох настораживал. Птицы давно утихли, лишь где-то во ржи без умолку пел свою однотонную песню перепел.
На рассвете к нам пришел командир роты старший лейтенант Круглов. Он лег на траву рядом с Романовым и не отрывал глаз от одинокого дома на противоположном берегу реки. В доме, казалось, не было ни единого живого существа: окна и двери забиты досками. Все говорило о том, что жилье покинуто людьми. Но вот я увидел, как в заборе, окружавшем двор, медленно открылась калитка. Озираясь, вышла высокая женщина. Она была одета в необыкновенно широкую полосатую кофту и длинную черную юбку. На ее плечах лежало коромысло, на котором были повешены две корзины, наполненные бельем. Женщина шла прямо по полю к реке. Дойдя до берега, она поставила одну корзину на траву, а с другой стала медленно спускаться к воде.
Глядя на женщину, я вспомнил родную Белоруссию. Бывало, вот так же моя мать поднимала на плечо коромысло с корзинами и шла на речку Сорьянку полоскать белье. «Где она теперь? – думал я. – Осталась ли на занятой немцами белорусской земле или ей удалось уйти вместе с беженцами?» С болью в сердце я подумал о семье, которую недавно оставил в Ленинграде: «Что сейчас делают мои жена и дети? Как живут?»
Мне вспомнилось, как в ранний июньский час в мою квартиру постучался связной райвоенкомата и вручил мне повестку о немедленной явке на сборный пункт. Я быстро собрался и остановился перед закрытой дверью спальни. Мне очень хотелось увидеть жену и детей, перед уходом поговорить с ними. Я взялся за дверную ручку, но, поборов душевное волнение, решительно вышел из комнаты…
Мои раздумья прервал тихий голос старшего лейтенанта:
– Товарищи, что-то эта женщина не вовремя собралась полоскать белье. Посмотрите за ней.
Прижимаясь к земле, Круглов пополз к опушке леса. Женщина же стояла на берегу и, прикрыв рукой глаза от солнца, смотрела в нашу сторону. Мы с Романовым разглядывали ее лицо: он – в бинокль, я – в оптический прицел. Лицо было сухое, длинное, с острым носом и подбородком, близко поставленные глаза напоминали лисьи.
Вот женщина присела на корточки, вынула из корзины тонкий шнур, к концу которого был привязан груз, и ловко бросила его в воду. Потом взяла тряпку и начала медленно ее полоскать. Вместе с тем она осторожно наматывала на руку конец шнура и, как только показался груз, сразу же бросила невыжатую тряпку в корзину, а шнур сунула за пазуху и вышла на берег. Посмотрев еще раз в нашу сторону, она легко подхватила на коромысло корзины и торопливо, по-мужски, зашагала к дому. Подойдя к забору, женщина взялась за щеколду калитки и воровато осмотрелась вокруг. Не заметив, видимо, ничего подозрительного, она вошла во двор, швырнула под забор корзину с бельем, а сама быстро зашагала к воротам сарая.
– Наверное, издалека приехала ты, чертова фрау, полоскать белье в русской речке. Смотрите, смотрите, товарищ командир, – быстро проговорил Романов вновь подползшему к нам Круглову, – прачка-то устанавливает антенну!
Петр Романов по военной профессии был радистом, а по гражданской – преподаватель немецкого языка. Могучая фигура делала его похожим на сельского кузнеца. Веселый и остроумный, он быстро сходился с людьми, чувствовал себя со всеми легко и непринужденно. Но был в нем один недостаток: слишком горячился и нервничал. Вот и сейчас он весь как-то напружинился, словно собирался броситься через реку.
– Спокойно, Романов, – положил Круглов руку на плечо красноармейцу. – Немецкий разведчик передаст только то, что видел: проход через реку свободен, глубина воды такая-то, русских нет. А это нам и нужно.
Командир роты Виктор Круглов полюбился нам с первой встречи. Его смуглое, несколько продолговатое лицо было полно спокойствия. Сразу запомнились большие голубые глаза, густые брови, упрямые губы и великолепные белые зубы, которые очень молодили его. На груди командира красовались боевые ордена. Из рассказов товарищей по роте мы знали, что