а ниже – олив трепетанье.
Горы волшебные вижу
и солнца сиянье.
Светятся жидким топазом
в долине потоки,
с гор устремились и сразу —
к сказкам далеким.
Мчатся дорогой истории
несытые войны...
Бешено мчатся моторы
по нивам спокойным.
Орды нахлынут злые,
растопчут границы,
в эти пласты нефтяные
кровь просочится.
Персия! Мирные песни
несутся еще над тобою...
Ты, как Польша, чудесна
перед сентябрьской грозою.
Дамаск
В Дамаске – как в Завихосте
или как в Вышегроде.
Смотрю с моста,
гляжусь в воду,
носит меня по свету
с пустым, как всегда, карманом
в battle dress[6] одетым
Polish Forces[7] – капитаном.
Фиалки цветут в Дамаске —
весна. Мне очень жалко,
что я, словно черт из сказки,
в шапку не вдел фиалку!
Город белый, белый,
легкий, словно пушинка,
день слагаю целый
лирическую чепушинку,
и видится все яснее
время свиданий нежных,
когда в Уяздовской аллее
дарил я милой подснежники.
У рек Вавилонских
Мы строить башню свою
у рек Вавилонских не станем,
мы в Польшу – солдаты в строю —
маршем идти не устанем.
Не верь аравийской звезде,
и верить гаданьям не нужно.
С тобой карабин везде —
служба.
Здесь нефть устремилась ввысь
без посоха Моисея.
Крылатая стая, несись,
на Вислу несись быстрее.
Самолетов и танков строй,
бешеный от бензина,
мы поведем с тобой
с песней про Буковину.
И не услышим сквозь дым
труб иерихонских пенье,
когда врага разбомбим
во имя освобожденья.
И мы по руинам пройдем,
насмерть будем бороться,
и польское эхо кругом
на выстрелы отзовется.
Европу и Африку мы
пересечем на марше,
без шума и кутерьмы
вернутся солдаты наши.
И мирная встанет заря
над крышей родного дома,
тогда штыки сентября
на плуги перекуем мы.
Когда я буду умирать
Я в час последний свой
сам распрощусь со светом,
ты надо мной не стой,
не докучай советом!
Хочу лежать один
с открытыми глазами,
сжимать свой карабин
спокойными руками.
Ловить жужжанье пчел
хочу на смертном ложе
и видеть Вислы дол,
где молодость я прожил.
А если нужен плач,
пусть лучший друг заплачет,
когда