Поддерживать разговор отец не стал, и больше мы к этому вопросу не возвращались.
Я поехал к Снегову. Он был в отчаянии и ярости. По его словам, отец ничего не понял и просто не принял его всерьез. Снегов рассказал ему о том, что делается в ЦК, об интригах за его спиной. Взывал к благоразумию и бдительности, предупреждал о нависшей опасности реставрации сталинизма, а отец только посмеялся и сказал в ответ, что у Снегова сильно развито воображение и потому в каждом углу ему мерещатся враги.
Хрущев сказал ему, что в ЦК работают искренние, беззаветно преданные делу партии люди. Как и у всех, у них есть свои недостатки, но каждый из них предан идее до конца, и подозревать их в интригах, преследовании своекорыстных интересов, а тем более в приверженности сталинизму, осужденному съездом партии, неправильно. Не надо заниматься сведением счетов, это вызовет новую волну насилия и ненависти – так отец отреагировал на призыв Снегова провести следствие и наказать палачей.
Когда же Алексей Владимирович принялся убеждать его оставить текущие хозяйственные дела специалистам, а самому заняться кардинальными вопросами партийной политики, отец просто рассмеялся и сказал, что нет более важного дела, чем накормить, одеть и обуть народ, и в решении вот таких будничных дел он и видит свою самую главную задачу. Микояна (в то время Председателя Президиума Верховного Совета СССР) передвинуть в ЦК он отказался, сославшись на то, что все заняты своим делом. Сейчас они пишут проект новой Конституции, которая обеспечит в будущем демократическое развитие страны, не допустит самой возможности повторения тирании, прихода к власти нового Сталина.
– Он просто слеп, – заключил Снегов.
Разговор получился тягостным. До встречи с отцом Алексей Владимирович встречался с Микояном, но и тут ничего не добился. Словом, он был в отчаянии.
Невольно и я заразился настроением Снегова: чувствовал необходимость что-то сделать, предпринять, предупредить. Становилось страшно за наше государство и, не скрою, за себя, вокруг виделись заговорщики.
За стенами квартиры Снегова все менялось. Жизнь шла своим чередом и была прекрасна, как это свойственно видеть молодости. Меня окружали милые дружеские лица, добрые, честные улыбки, никак не соответствовавшие мрачным прогнозам из заваленной бумагами квартиры. Я стал все реже бывать у Снегова. Тем более что после приема у отца и он потерял интерес ко мне. Теперь в его борьбе я мало чем мог ему помочь. Вскоре беспокойство забылось…
Жизнь между тем продолжалась. Наступал новый, 1964 год. Он был для отца юбилейным: ему исполнялось 70 лет и примерно 10 лет пребывания на высших партийных и государственных постах.
По случаю новогоднего праздника в огромном зале на верхнем этаже недавно отстроенного Кремлевского Дворца