«Перекресток» (1928–1937) представлял собой литературную группу «молодых» парижских и белградских поэтов (Д. Кнут, Ю. Мандельштам, В. Смоленский, Ю. Терапиано, И. Голенищев-Кутузов, Е. Таубер и др.), которые ориентировались на поэтические принципы, отстаиваемые В. Ходасевичем, – прежде всего на строгость и выверенность формы стиха, его неоклассическое звучание. Участники «Перекрестка» устраивали литературные вечера, где читали как собственно стихи, так и доклады, обычно на литературные темы: «О простоте в поэзии» (В. Вейдле), «О личности и об искренности» (Ю. Терапиано), «Поэзия и политика» (З. Гиппиус), «Отчего мы погибаем» (В. Ходасевич) и др. В 1930 г. вышло два поэтических сборника «Перекрестка», причем ориентированное на классические образцы творчество этой группы вызывало упреки со стороны Г. Адамовича, негласного вдохновителя так называемой «парижской ноты».
«Парижской нотой» называлось организационно не оформленное поэтическое течение молодых эмигрантских поэтов, придерживавшихся творческих принципов Г. Адамовича. Точного определения этой «школы» нет, скорее, это была определенная «лирическая атмосфера» (Ю. Иваск), определенное умонастроение. В поэзии оно проявлялось в виде специфических требований, среди которых можно отметить невнимание к форме стихотворения, требование «психологической достоверности», ставку на «интимность», «дневниковость», «простоту» стиха. «Основополагающий формообразующий принцип стихов, написанных поэтами “парижской ноты”, – выразительный аскетизм. Аскетизм во всем: в выборе тем, размеров, в синтаксисе, в словаре. <… > Стихи писались без расчета на публику и предназначались не для эстрады и вообще не для чтения вслух, а для бормотания самому себе, они выполняли определенную медитативную функцию», – отмечает современный исследователь42.
К поэтам «парижской ноты» следует отнести тех, чья жизнь протекала преимущественно в кафе на бульваре Монпарнас, это прежде всего A. Штейгер и Л. Червинская, хотя мотивы «парижской ноты» можно найти у многих эмигрантских поэтов – Г. Иванова, Д. Кнута, Н. Оцупа, Ю. Мандельштама, И. Чиннова и др. Это подтверждает, что говорить о некоторой цельности «парижской ноты» было бы преувеличением. Недаром впоследствии сам Г. Адамович вспоминал: «Что было? Был некий личный литературный аскетизм, а вокруг него или иногда в ответ ему некое коллективное лирическое уныние, едва ли заслуживающее названия школы. <…> Состав пишущих был в Париже случаен, отбор единомыслящих, единочувствующих ограничен, и поэтическое содружество поневоле осталось искусственным»43.
Несмотря на это, распространение и влияние «парижской ноты» («ноты Адамовича», или «парижской школы») было очень