– Позвольте мне, Айше Рефатовна?
Женщина смущенно улыбнулась и с заметным облегчением ответила:
– Да, Андрей Владимирович, пожалуй, так будет лучше. – Она села на свой стул, положив руки на колени, и отвернулась к окну.
Подрывник аккуратно раскрыл папку. Я передвинул свой стул поближе к нему, чтобы также видеть находившееся внутри. Уже первый лист заставил нас недоуменно переглянуться: «МГБ СССР» – эта «шапка» со зловещей некогда аббревиатурой наводила на смутные пока еще размышления.
– Кстати, Айше Рефатовна, – спохватился Андрей, – я же вам принес кое-что. Давайте я сейчас все отдам, а потом уже нырну, так сказать, в ваш архив – а то вдруг забуду? – Наша хозяйка очень мило покраснела и робко кивнула. Подрывник прошел к брошенному рюкзаку и, втихомолку ругаясь, принялся воевать с ремешками и веревками. Я же бегло просматривал верхний документ, не желая его переворачивать, чтобы не опережать Андрюху. В общем-то ничего особо интересного там не было – стандартная бумага, говорящая о том, что подполковник МГБ Айвазов Рефат Маметович скончался от «острой сердечной недостаточности» 11 февраля 1955 года. Но вот подпись! Взгляд мой буквально прикипел к бледно-фиолетовым машинописным буковкам – полковник МГБ Макаров А. М.!!!
– Все страньше и страньше, – прошептал я.
– У тебя, оказывается, полный тезка из этого, гм, не шибко веселого ведомства или, может быть, родственник? – спросил Андрей, начиная выкладывать из рюкзака на стол картонные пачки с чаем, пакеты с сахаром, упаковки лекарств. – Повезло тебе!
– А почему в пятьдесят пятом году еще МГБ, а не КГБ? – я заметил нестыковку.
– А что такое КГБ? – удивилась Айше Рефатовна, отрываясь от производимой ревизии врученных ей Подрывником подарков.
– Как что? – на этот раз уже удивились мы. – Комитет государственной безопасности, разумеется!
– И когда появилось это название? – заинтересовалась Айше Рефатовна.
– По-моему, в пятьдесят пятом, – задумался Андрей, – или пятьдесят третьем? Сразу после смерти Сталина? – Он посмотрел на меня с надеждой: – Ты не помнишь?
– В марте пятьдесят четвертого, – машинально ответил я. Меня сейчас гораздо больше занимал тот факт, что красивый росчерк подписи был весьма знаком – где-то я его уже видел.