относиться к представителям силовых структур иноземной и иноверной сверхдержавы. Те, разумеется, платили местному населению тою же монетой. Однако евангельский сотник отличался любовью к народу, который по праву считал римских военачальников своими поработителями. Евангелист Лука пишет, что иудейские старейшины просили Христа откликнуться на просьбу центуриона, так как он «любит наш народ». Это была не просто человеческая симпатия. Старейшины говорили Христу, что сотник даже построил иудеям синагогу. Разумеется, за свой счет, так как в противном случае в его поступке не было бы никакой заслуги перед иудейским народом. Это довольно странный факт, когда представитель оккупационного режима тратит немалые деньги на постройку культового здания не в своей стране. А если учесть, что центурион был воспитан в религиозной традиции язычества, этот факт покажется еще более непонятным. Странно и то, что он обращается с конкретной просьбой к неимущему Проповеднику из Назарета. Просьба сама по себе к иноземному простолюдину со стороны римского офицера могла показаться беспримерным унижением. Во-первых, римское гражданство, как мы знаем из книги Деяний, было очень престижным и стоило огромные деньги. Во-вторых, представители имперской власти привыкли брать все силой у любого народа, не только у ничтожно малого и порабощенного. Странно и то, что центурион просил не за себя, а за своего отрока-раба. Ведь в древние времена рабовладельцы не видели в рабах личности, а воспринимали их как предметы домашнего обихода, которые в случае «поломки» с легкостью меняли на другие. Но более всего странно и удивительно то, что центурион публично, перед всем собравшимся народом заявляет о своем недостоинстве. «Господи, – говорит он Спасителю, – я не достоин, чтобы ты вошел в дом мой». Это редкое чувство и христиан-то посещает не так уж часто. А римскому офицеру позволительно ли испытывать его, да еще проявлять прилюдно? Не позорит ли он этим честь мундира? Но евангельский сотник пренебрег своим социальным положением, а также иными условностями общества, стал выше их и перед Христом во всеуслышание заявил о своем недостоинстве. Вероятно, в тот момент это чувство говорило в нем слишком сильно.
