…Странно и неуютно, как будто голо было находиться за огромным многосаженным столом, на котором искрились сотни хрустальных фужеров и рюмок; подобно слюдяной плотве, сверкало уложенное густыми ровными рядами серебро приборов и прочих, прочих столовых «надобностей» для приема самого блестящего общества…
Но все встало на свои места, когда капитан Лунев, с непокрытой головой, с серьезной строгостью в лице, без лишних слов сообщил Панчиным:
– Крепитесь, Иван Евсеевич… и вы, милейшая Евдокия Васильевна. Час испытаний для Отечества пробил. Война со Швецией началась. Союзники наши разбиты. Карл Двенадцатый рвется к Нарве. В Москве переполох.
– Святые угодники! – Графиня испуганно вскинула к своей оголенной белой шее руку в перстнях, будто ей было холодно. Ее и в самом деле знобило от услышанного.
Граф тоже подавленно молчал. Похоже, он не узнавал своей праздничной залы. Словно все стало чужим, подмененным. Хотя все было как всегда и на своем месте. Он даже не узнал Евдокии Васильевны, как-то враз съежившейся, уменьшившейся в своем бордовом пюсовом платье.
– Господи, Гришенька, э… это… правда? – Супруга Панчина вся была растерянная, жалкая.
– Увы, ваше сиятельство. – Григорий, испытывая неловкость, ответил вежливым, корректным кивком, обратив внимание, что градус всеобщего веселья упал до критической отметки.
– Но… но… что же теперь будет… со всеми нами? – Евдокия Васильевна взглянула на мужа.
– Что будет?! – вдруг по-гвардейски рыкнул граф. – С вами лично, курицы, ничего! Как кудахтали на своем насесте, так и будете! – Он обжег взглядом притихших дочь и супругу. – А вот там, под Нарво-ой… будет и кровь, и дым с огнем, и смерть со славой! Там будет решаться судьба России! За победу! За Его Величество! Чтобы земля горела под ногами супостатов там, где появляется победный русский штык!
Фужеры звонко соединились в хрустальный звонкий букет. Выпили, закусили: дамы – шампанское миндалем в шоколаде, мужчины – жженку черной икрой.
…Григорий не спускал влюбленных глаз с очаровательной шестнадцатилетней Машеньки, с которой был помолвлен еще ребенком, при жизни его родителя, полуполковника Алексея Тимофеевича, геройски погибшего при взятии Азова.
Машенька-чудесница, которую он боготворил, была младше на шесть лет – и отвечала ему взаимностью. С его приездом в имение Панчиных ее прелестная, ласковая, светлая улыбка ни разу не угасла: ни на алых губах, ни в серых, с серебристой дымкой глазах.
Их часто, мельком соединяющиеся взгляды говорили сами за себя. Оба ужасно хотели веселья, музыки, танцев и… поцелуев. Но по сложившимся обстоятельствам и первое, и второе, и третье было кощунственным и невозможным. Оставалось уповать на последнее, когда им дозволят побыть одним…
Но