Стоявший совсем близко к нему принц Конде брезгливо поджал губы:
– Барон, черт бы вас побрал… Умейте проигрывать с достоинством, встаньте, наконец…
– Хорошо вам говорить! – совсем уж истерически завопил ползавший на коленях человек. – Вы-то королевской крови… Монсеньёр, сжальтесь, отделите меня от них! я простонапросто не успел выдать вам все!
– Проводите этих господ в приготовленное для них место, – с тем же ледяным спокойствием распорядился Ришелье. – Всех. сделайте исключение только для господина герцога Анжуйского, с которым я намерен побеседовать…
Несомненно, тот план, в детали которого д’Артаньяна не посвятили из-за того, что это ему было совершенно не нужно, был проработан до мельчайших подробностей, и каждый охотник прекрасно знал свое место и свою роль в этой облаве. Гвардейцы вмиг рассекли толпу на несколько кучек, как обученные пастушеские псы поступают с отарой овец – д’Артаньян насмотрелся такого у себя в Беарне, – и, окружив перепуганных злодеев, погнали к выходу, подгоняя рукоятями шпаг, в том числе и принца Конде.
На галерее вновь застучали сапоги – мушкетеры один за другим ее покидали. Д’Артаньян затоптался, не зная, как ему действовать теперь, но кардинал, за все время не бросивший на него ни одного взгляда, однако каким-то волшебным образом ухитрившийся видеть гасконца и помнить о нем, сказал вслед за властным мановением руки:
– Дорогой друг, останьтесь. Вы мне еще понадобитесь, право же…
– Ваше высочество… – произнес Рошфор сурово, указывая герцогу Анжуйскому на стул.
Он пальцем не тронул сына Франции, не повысил голос, но все равно у д’Артаньяна осталось впечатление, что младший брат короля рухнул на стул не сам по себе, а напутствуемый добрым тычком в спину. Быть может, так казалось и самому наследному принцу, сгорбившемуся на стуле с лицом несчастным и жалким, враз потерявшего не только величавость, но и простую уверенность в себе…
Рошфор встал за его спиной, забавляясь шпагой, – он то вытаскивал ее на ладонь, то резко бросал в ножны. Наблюдавший за этим со своей знаменитой загадочной улыбкой Ришелье не воспрепятствовал этой забаве ни словом, ни жестом – и д’Артаньян, немного обвыкшийся в компании кардинала и его людей, стал подумывать, что многое оговорено заранее…
Сын Франции страдальчески морщился, слушая это размеренное железное лязганье, но протестовать не смел, производя впечатление человека, растерявшего остатки достоинства.
Д’Артаньян, наоборот, испытывал пьянящую радость своей причастности к победе, вполне уместную и для более искушенного жизнью человека, – всегда приятно оказаться в стане победителей, особенно если ты не примкнул к ним после, а с самого начала был одним из них и приложил кое-какие