– Я принимал опиум… от болей, от страшных болей, которые у меня иногда бывают. У этого лекарства такой побочный эффект – накатит вдруг волной и сразу отпустит. Вот и сейчас… Но уже проходит. Не смотри на меня, так быстрее пройдёт.
С ошарашенным выражением лица младший родственник пытается утвердить свой взгляд на углях камина, а старший, дрожа, таращится прямо в пламя. Затем так же неожиданно руки его, только что словно пытавшиеся выломать ручки кресла, обмякают, крупные капли пота проступают на лбу и щеках, и дыхание снова возвращается к мистеру Джасперу, пусть пока и неровное. Со вздохом облегчения он откидывается в кресле и минуту-другую приходит в себя. Потом он наклоняется к племяннику и мягким жестом кладёт ему ладонь на плечо.
– Ты же знаешь, как говорят: в каждом доме есть свои собственные скелеты в шкафу. Ты же не думал, Нэд, что у меня таких нет?
– Вот бы никогда не подумал, Джек, что у тебя в шкафу тоже есть что-то подобное! Хотя, если вдуматься, и в моей семье, и в Кискиной…
– Ты начинал говорить, – перебивает его мистер Джаспер, – какой спокойной и размеренной тебе кажется та жизнь, которую я веду в этом сонном городке. Ни тебе столичного шума и гама, ни рискованных спекуляций на бирже, ни частых переездов – знай, занимайся себе любимым делом, музицируй, да распевай песенки?
– Ну, что-то такое я и хотел сказать, да. И раз уж ты сам заговорил об этом, то я дополню. Я собирался сказать, что ты в короткое время смог добиться у всех огромного уважения – и как хормейстер, и как первый певец в соборе. Можно ещё добавить, что ты с твоим независимым положением можешь сам выбирать, в каких кругах вращаться – тебя везде примут с восторгом. Да и какой, в конце концов, ты талантливый и всеми любимый учитель! Подумай сам – Киска, которая терпеть не может чему-то учиться, и та говорит, что у неё отродясь такого учителя не было как ты!
– Да это-то всё понятно… Вот только я это всё ненавижу!
– Ненавидишь?! Но почему, Джек?!
– Да потому, что меня убивает всё это удушающее однообразие здешней жизни! Скажи, вот как ты оцениваешь наше пение в соборе?
– Чудесное пение! Божественное пение!
– Да? А мне оно часто кажется каким-то дьявольским! Эхо моего собственного голоса, отражаясь от сводов, как будто издевается, как будто хохочет мне в лицо! Наверное, ни один монах, который десятилетиями гнул тут колени в молитве, не испытывал большей скуки, чем я! Но даже он мог немножечко развлечься, выцарапывая чёртиков на деревянных сидениях скамей. А что остаётся мне? Процарапывать их на своём сердце?!
– А я-то думал, Джек, что ты нашёл своё место в жизни… – пораженно говорит Эдвин Друд, смотря с тревогой на своего старшего товарища.
– Да знаю я… Все так думают.
– Конечно, все! – соглашается Эдвин. – И даже Киска мне так говорила!
– Когда это она такое сказала?
– Тогда ещё, в прошлый мой приезд. Ну ты помнишь – три месяца назад.
– А что