И медовый месяц в новой квартире, лишенной мебели, взял старт.
И продолжался…
И длился…
И все никак не заканчивался…
Вот и сейчас…
– Томка… Томочка… Томка моя… малыш…
Он, ее муж, задыхался. И она чувствовала его жар и его силу. Ночи, когда они занимались любовью меньше трех раз, они называли голодными ночами. Где-то она читала про голодные ночи, или это он, Толька, сказал… выдал, когда они отдыхали на смятых простынях, или они вместе это придумали.
– Так тебе хорошо?
– Да, да…
– Тебе хорошо?
– Еще, еще…
Подчиняясь ему, растворяясь, тая в его силе и страсти, его твердости, его ритме, она, его жена, уже не могла отвечать связно, а лишь стонала, вскрикивала все громче. Он приподнялся, отстранился, не выходя, двигаясь в ней бешено и сладко, поднял ее ноги и положил себе на плечи.
Они рано легли в эту ночь, но честное слово – и глаз еще до сих пор не сомкнули, никак не могли перестать, оторваться друг от друга. А вроде оба вернулись с работы вечером усталые. Она со стройкомбината. Он с АЭС. На днях ему предстояла командировка в Киев, в «Киевэнерго». А это означало, что две, а может, три ночи оказались бы такими голодными, одинокими, пустыми.
В свой медовый месяц, когда, по статистике, две трети поженившихся пар грызутся и ссорятся, они не поссорились ни разу, потому что им было некогда. Отдельная квартира, которую они так ждали… Где можно, закрывшись от мира, задернув шторы, вытворять что угодно – смеяться, дурачиться, ходить голыми, не стесняясь, целоваться, падать на колени, опять целоваться, любоваться и трогать… касаться… еще целоваться, пока голова не закружится…
– Руки, руки!
– Ах, какие у нас пальчики…
– Вы наглый и дерзкий…
– Вы такая сладкая…
– Толька, ну нельзя же так все время…
– Пач-ч-чиму?
– Трахаться как кролики…
– А «если это любовь»?
– Любовь до гроба?
Потом они лежали рядом на спине, затем он поцеловал ее в ухо и встал в туалет.
Тамара лежала в темноте. Ей отчего-то казалось, что эту ночь они с Толькой прожили не зря. Будет толк. Когда они кончили вместе, там… ну внутри словно что-то сомкнулось. Тамара ощутила мир и покой. Сложно выразить это словами, но она чувствовала… нет, почти уже была уверена: эту ночь они прожили, пролюбили не зря.
Из ванной – «санузла совмещенного» – донесся хриплый возглас. Там вспыхнул свет, потом Толька вылетел оттуда, давясь смехом, рухнул на тахту рядом с женой.
Начал шепотом объяснять: только зашел туда, меня р-раз что-то по лицу… коснулось… У меня сердце – ек! Мокрое, чудное, словно чья-то рука, свет зажег, а это…
– Пакеты! Это ж наши сумки полиэтиленовые.
Тамара засмеялась. Полиэтиленовые сумки заграничные, на работе Светка Гаврющенко из Польши привезла и по рублю продавала потихоньку. Фирменные сумки – какие хочешь, с «Мальборо» – картинкой, с «Пинк Флойд», с Микки-Маусом. Такие сумки берегли, потому что мода и фирма. Никто их не выбрасывал до самого последнего, пока картинка не сотрется и ручки не оборвутся. Их стирали и сушили, вешали в ванной на веревках.
– В темноте-то… по лицу… я чуть мимо унитаза… чуть не промахнулся, Томк…
– Дурачок, трусишка.
– Ну я тебе сейчас покажу трусишку!
– Нет, нет, давай немножко поспим. Чуть-чуть, сил наберемся…
Она обняла мужа, и он, положив голову ей на плечо, мгновенно (ее всегда забавляла и поражала эта его способность!) уснул. Долговязый и костистый, худой и еще такой молодой, он напоминал ей младенца, сына, которого пока еще у нее не было.
А она ощущала себя такой счастливой, смятой, как простыни, влажной, пахучей, встрепанной, переполненной до краев. Вспаханное юным пахарем поле, райская птица, сверленая жемчужина, объезженная кобылица… пена морская, удобренная семенем, готовая родить, выплеснуть на брег…
Где-то она все это читала…
Кудрявые фразы… слова…
Надо бы встать и раздвинуть шторы, чтобы первые лучи солнца разбудили и…
А какой завтра день, может, суббота?
Она уснула. И муж ее спал. И когда раздался негромкий хлопок… там, на улице, далеко… и дом, их новый восьмиэтажный блочный дом, окнами на городской парк и аттракционы, вздрогнул, они не проснулись.
Над массивным зданием в районе четвертого блока клубилось черное облако, ночь впитала его. Потом возникло голубое свечение – призрачное, мертвенное, сменившееся белым облаком пара, поднявшимся вверх, закрывшим луну.
На углу возле остановки затормозил автобус, двери открылись, закрылись – ни одного пассажира. Ночь…
Где-то далеко-далеко