– Ну, так не тряси мудями, пробуй еще.
И я попробовал еще. Каждый новый глоток становился вкуснее, и с каждым новым глотком мне становилось лучше.
– Послушай, Плешивый, все это принадлежит твоему отцу? Я бы не выпил столько.
– А ему уже на все наплевать. Он бросил пить.
Никогда еще мне не было так хорошо, даже по сравнению с мастурбацией. Почему никто не рассказал мне об этом? Теперь жизнь была великолепна, люди совершенны, потому что неуязвимы.
Я оторвался от крана, выпрямился и посмотрел на Плешивого.
– Где твоя мать? Я хочу ее выебать!
– Я прикончу тебя, ублюдок! Лучше держись от моей матери подальше!
– Ты же знаешь, Плешивый, что я тебя сделаю.
– Знаю.
– Ну ладно, оставим твою мать в покое.
– Пошли отсюда, Генри.
– Еще один глоток…
Я склонился к крану и пил долго. Потом мы карабкались по лестнице вверх. Когда мы выбрались на улицу, отец Плешивого по-прежнему сидел на своем стуле.
– Вы что, ребята, были в винном погребе?
– Да, – ответил сынок.
– А не рановато ли начинаете?
Мы ничего не ответили. Плешивый потащил меня в магазин, где продавалась жевательная резинка. Мы купили несколько пластинок и набили ими рты. Плешивый боялся, что мать учует запах. А я ничего не боялся. Я сидел в парке на скамейке, чавкал жвачкой и думал: «Ну, сегодня я обрел нечто. Нечто такое, что поможет мне скоротать отпущенное мне время». Трава в парке казалась зеленее обычного, скамейки удобнее, и цветы изо всех сил старались быть живописнее. Может быть, для тех, кто свое выпил, эти вещи уже не были столь хороши, но с любым, кто только начинал, обязательно должно произойти нечто подобное.
23
Уроки биологии в школе Джастин проходили очень ловко. Учителем у нас был мистер Стенхоуп – мужчина лет пятидесяти пяти. Мы делали с ним все, что хотели. В нашем классе училась Лили Фишман – настоящая акселератка. У нее были огромные груди и восхитительный зад, которым она здорово орудовала, когда шла в своих туфельках на высоком каблуке. Восхитительная, она болтала со всеми парнями подряд и во время разговора, как бы ненароком, льнула к ним.
На каждом уроке биологии происходило одно и то же. Никакую биологию мы не изучали. Мистер Стенхоуп начинал урок, но не проходило и десяти минут, как Лили говорила:
– Ох, мистер Стенхоуп, можно я выступлю.
– Нет.
– Ну, мистер Стенхоуп!
Она подходила к его столу, томно склонялась к уху и что-то шептала.
– Ах, ну хорошо, – сдавался старик.
И Лили начинала петь и извиваться. Начинала она свой концерт всегда с песенки «Колыбельная Бродвея». Красивая, сексуальная, она вся загоралась и зажигала нас. Как настоящая женщина она доводила Стенхоупа до исступления. Это было великолепно. Старик Стенхоуп сидел, распустив слюни, со слезами на глазах. Мы смеялись над ним и рукоплескали Лили. Это продолжалось до тех пор, пока наш директор, мистер Лейсфилд, не накрыл нас.
– Что здесь происходит? – заорал он,