Раздался оглушительный треск. Костров заорал. В голосе его слышалась невыносимая мука. Валерий непроизвольно оторвал взгляд от бинтуемой раны. Сергей Миронович полыхал ярким белым огнем, колеса боевой повозки, выбрасывая в воздух фонтаны щебня, крутились, Валерию на миг почудилось, что перед нею гарцует огромный крылатый конь вороной масти, крик пылающего Кострова сорвался на почти ультразвуковой визг, и колесница, увлекаемая призрачным скакуном, сорвалась с места, круто забирая в гору – в воздух… Чудовищный громовой раскат сотряс пространство.
– Ну вот и все, – сказал устало Толедо, тщетно пытаясь отыскать взглядом быстро исчезнувшую, растворившуюся в зеленом небе метафизическую упряжку, – наша взяла. П…ц америкашкам!.. Валерий, помоги разобрать оборудование, когда закончишь перевязку.
Черемша затянул концы бинта, подошел к Толедо и ударил его кулаком в висок.
Толедо мычал и извивался. Огромный кляп, изготовленный из вязаного подшлемника, не позволял ему внятно говорить, а жестоко стянутые лентами из располосованной ножом нательной рубахи конечности – полноценно двигаться. Валерий и Инге уже второй час упоенно занимались любовью на потрясающе мягкой овчине, в несколько слоев устилающей львинолапую кровать – символ и алтарь Любви Всемирной. Инге таким образом намеревалась изменить судьбу мироздания, а Валерий… Валерия привлекал сам процесс.
Наконец Толедо изловчился и избавился от кляпа. Отплевавшись и откашлявшись, он прохрипел:
– Кончайте дурака валять! Без триоконтура и инициации один хрен ничего не добьетесь. Развяжите меня. Обещаю не дергаться.
Они, словно послушавшись совета, слаженно кончили. Валерий, отдышавшись и смахнув пот с лица, подошел к Толедо. Однако узлы затянулись так сильно, что развязать их нечего было и думать. Черемша вернулся к ложу, прихватил нефритовый кинжал, который, по словам эрудированной Инге, являлся ритуальным орудием не то ацтеков, не то тольтеков, предназначенным для принесения человеческих жертв, и несколькими небрежными взмахами освободил пленника от пут. Толедо, послюнявив свежие царапины и недобро зыркнув на любовников, взялся за привычное дело – монтаж рамы из трубок. Черемша стерег его с взведенным револьвером наготове, покуривая козью ножку, набитую туркестанским табачком.
Солнце било в лицо. Не спасали и плотно сжатые веки. Рот был забит распирающе-колючим, шершаво-мокрым, омерзительным на вкус, словно несвежая портянка. Собственно, это и оказалась портянка – зимняя, тонкой шинельной ткани, да не одна. Подлец Толедо воспользовался поразившим Валерия сном с наибольшей для себя выгодой. Воротил, так сказать, должок. Конечности, варварски завернутые за спину и онемевшие, не слушались Черемшу. Кроме того, были они крепко связаны – между собой и, вдобавок, верхние с нижними. Валерий замычал,