Ефрем. На что же так менять, Аркадий Артемьич. Эдак менять нехорошо. Надо без придачи менять – ухо на ухо.
Михрюткин. Ухо на ухо! Да где ж ты такого дурака найдешь, который бы тебе за дрянную лошадь хорошую без придачи отдал, а? Что ты, однако, за кого меня принимаешь, наконец? (Кашляет.)
Ефрем. Да, Аркадий Артемьич, помилуйте. Кому какая лошадь нужна: иному наша лошадь покажется, а нам – его. Вот хучь бы у соседа нашего, у Евграфа Авдеича, есть животик. Евграф-то Авдеич порастратился, так, может быть, он сгоряча согласится. А лошадка добрая, добрая лошадка. – Он же такой человек рассеянный, вертлюшок: где ему лошадь прокормить – сам без хлеба сидит.
Михрюткин. А ты, однако, я вижу, глуп. Коли ему нечем лошадь прокормить – ну из чего, с какой стати станет он меняться, – а?
Ефрем. Ну, так купить у него можно. А он отдаст дешево. Просто, за что угодно отдаст. Лишь бы со двора долой.
Михрюткин (помолчав). А лошадь точно порядочная?
Ефрем. Отменная лошадь – вот изволите увидеть.
Михрюткин (опять помолчав). Да ты, – чёрт тебя знает, – ты всё врешь.
Ефрем. Зачем врать? Пес врет, зато он и собака.
Михрюткин (недовольным голосом). Ну, не рассуждай. (Помолчав.) И на этой еще поездим.
Ефрем. Как вашей милости угодно будет. – А только эта лошадь, воля ваша, просто никуда. Просто – вохляк.
Михрюткин. Что-о?
Ефрем. Вохляк.
Михрюткин. Сам ты вохляк.
Ефрем (оборачиваясь вполовину). Кто… я вохляк?
Михрюткин. Да – ты. Что ж тут удивительного! – Ты.
Ефрем (протянув голову). Ну… ну это вы, однако, Аркадий Артемьич, уже того… больно изволите того… (Он чрезвычайно обижен и взволнован.)
Михрюткин (вспыхнув). Что-о… Что-о?
Ефрем. Да помилуйте… как же можно…
Михрюткин. Молчать! молчать! говорю тебе – молчать! – Ах ты, армяк верблюжий! Обижаться вздумал – вишь! Да, вохляк, вохляк – еще какой вохляк. Что ж, после этого я, по-твоему, уже ничего не смей сказать? Ты мне тут, бог тебя знает, что наболтал – а я должен перед тобой безмолвствовать? – Вишь, краснобай эдакой! – Еще обижается! (Кашляет.) Молчать!.. (Страшный кашель прерывает слова Михрюткина. Он вынимает из кармана бумажку, развертывает ее, достает оттуда кусок леденца и принимается сосать его. Ефрем молча погоняет лошадей; выражение его лица достойное и строгое. Успокоившись немножко, Михрюткин напрасно силится поправить за спиной кожаную подушку и толкает под бок Селивёрста, который во все время разговора Аркадия Артемьича с Ефремом спал мертвым сном.) Селивёрст, Селивёрст! Ну, разоспался, охреян неприличный, – Селивёрст!
Селивёрст (просыпаясь). Чего прикажете?
Михрюткин. Вот то-то и есть. Не будь я так непростительно добр с вами, вы бы меня уважали!.. а то вы всякое уважение ко мне потеряли. Ну что спишь, словно не видал, как спят… Тут кучер позабылся, барина обеспокоил