Но даже при идеальном лирическом аккомпанементе подходящий момент еще не наступил.
Поэтому, когда машины таинственным образом тронулись в путь, разделяясь на две стороны от неподвижного «мерседеса» с женщиной, всхлипывающей внутри, я сунул пистолет обратно в кобуру из кротовой кожи и плавно понесся по изрытой дороге, мимо места съемки (искусно воспроизведенной сцены дорожной аварии), думая, что ее всхлипы прозвучали идеальным диссонансом к диминуэндо ди Стефано на высокой до в арии Фауста: «Привет тебе, приют невинный»:
Привет тебе, приют невинный,
Привет тебе, приют священный,
Все о любви здесь говорит мне,
И все невинностью здесь дышит!
Как мне мила вся эта простота.
Парк еле дышал.
Дело было не только в том, что ему на голову надели мешок, но и в том, что он был далеко не первым, на кого этот мешок надевали. Заскорузлая от высохшего пота, покрытая коркой старой рвоты у открытого конца, черная дерюга мешка не просто перекрывала воздух.
А еще у него болели колени.
Он уже понял, что нельзя пытаться сесть на ноги ради отдыха. Он сделал так один раз и получил удар дубинкой по лопаткам, который заставил его выпрямиться.
А еще у него онемели пальцы.
Это внушало тревогу, но гораздо большую тревогу внушало то, что он терял ощущение пластиковых наручников в том месте, где они врезались в его запястья. Нарушить кровоснабжение пальцев – это одно, а целиком нарушить циркуляцию крови в кистях рук – совсем другое и гораздо более опасное.
Человек справа простонал что-то по-испански.
Ботинки прошли по кафельному полу комнаты, отдаваясь эхом, и полицейская дубинка с фонариком отскочила от черепа.
– Заткни пасть!
Парк почувствовал, что человек наваливается на него, и как-то попытался его подхватить, отклонившись всем телом далеко назад и стараясь удержать вес человека своим туловищем. Мышцы бедер, и так уже дрожавшие, не выдержали, и они оба свалились на пол.
– Вставай! Вставай, мать твою!
Кто-то всей пятерней схватил его за волосы сквозь мешок и потянул вверх, ставя на колени.
– Стой прямо! Прямо, тебе говорят, сволочь!
Кулак лениво задел его по уху.
– Сейчас башку тебе снесу.
Громкое жужжание пронзило комнату, вибрируя в затхлом воздухе, грохнула задвижка, и дверь открылась, впуская столб свежего воздуха, который Парк почувствовал на предплечьях.
На плитке пола взвизгнули кроссовки. Зашуршала бумага.
– А, три, три, ноль, эйч, тире, четыре, тире, четыре, ноль.
Его руки вздернулись – кто-то захотел взглянуть на пластиковый наручник, застегнутый на его запястье.
– Да, этот.
Дубинка врезалась ему в ребра.
– Вставай, сволочь.
Он попытался разогнуть ноги и подняться, но ему удалось