С достоинством Марк отстаивал своё еврейство, сталкиваясь с антисемитизмом позже и на государственном уровне. Когда сестра Марка собралась уехать в Германию, ей потребовались метрики о рождении. Родилась она в Магнитогорске, где отец какое-то время работал до войны. Но в этих метриках было записано: «Отец, Семен Самойлович – русский. Мать, Мария Владимировна – русская». Такая запись появилась в 1937 году на пике репрессий, охвативших страну, чтобы попробовать уберечь семью от ареста. Отец, по воспоминаниям Марка, до самой смерти Сталина держал наготове чемоданчик с чистым бельём и бритвенным прибором. Каждую ночь ждал, что за ним придут.
Спустя десятилетия, выяснилось, что такие метрики не устраивали немецкие власти, оформлявшие сестре Марка вид на постоянное жительство в Германии, как теперь говорят, именно по еврейской линии. Тогда этим занялся Марк. Пошёл по инстанциям. И ходил до тех пор, пока не получил в Москве совсем другое свидетельство о рождении сестры и своего, где была написана правда: «отец, Семён Самойлович – еврей, мать, Маня Вольковна – еврейка».
В детстве же, когда формировался характер Марка и он впервые сталкивался со своим еврейством, ему пришлось усвоить главный жизненный принцип: чтобы быть, как все, надо быть лучше других. Добиваться своей цели – наверное, эту черту своего предка, добравшегося до самого царя, унаследовал будущий олимпийский чемпион.
Семья Ракиты для тех лет была вполне преуспевающей. Впятером занимали три комнаты в коммунальной квартире. Полы во всех комнатах были покрыты паркетом, который перед приходом гостей до блеска натирался воском. Это стало обязанностью Марка, как только он подрос. В самой большой комнате стоял диван и огромный концертный рояль. Мария Владимировна, мать Марка, прекрасно играла и пела. Она отличалась неповторимым одесским юмором, который «вывезла» оттуда вместе с бабушкой Марка. Обе эти женщины создавали в семье атмосферу света и лёгкости. Потому тут любили бывать сослуживцы отца, включая руководителей министерства. Модные тогда абажуры придавали уют московским квартирам. Именно такой ярко-красный абажур висел в большой комнате, где ели, пили, веселились допоздна.
Непринуждённость и открытость в этой семье сохранялась вопреки тому, что отношения между двумя членами семьи были не простыми, если не сказать больше. «Не знаю причины, – вспоминает Марк, – но отец и бабушка всю жизнь не разговаривали друг с другом». Тем не менее, это не нарушало заведённый порядок – стол к приходу отца с работы был накрыт, даже если матери дома не было. Бабушка, а точнее тёща, молча, подавала хозяину блюда, а затем, также молча, убирала.
Всё, что отец зарабатывал, складывалось в ящик гардероба под бельё, откуда родители брали по мере