…Под утро Питер вышел на палубу, и его разгоряченное лицо скользким шелком одела морская сумеречная прохлада. На расстоянии полукабельтова, покачивался на волнах фрегат «Медуза» и отблеск ее фонаря кровавой струей тек под корму. На баке и юте пенителя морей безлюдно и тихо; на шкафуте темнела фигура вахтенного матроса. Он горланил старую шанти:[5]
Просят судьи: «Назови
Тайну нам твоей любви!»
– Судьи, я теперь одна,
Месть моя была страшна…
Он вдруг подумал что если сейчас броситься в воду с борта и проплыть до берега, то можно еще что-то изменить, переиграть в судьбе, неизбежно подступающей к нему.
Но он тут же отбросил эту мысль как нелепую и дикую! Тысяча чертей – он же капитан, и это его первый корабль! Но почему он не радуется, что тревожит его?
Или это из-за той идиотской дуэли с французом?
Он огляделся. Паруса были спущены – они стояли меж двух противолежащих якорей, или, как говорят моряки, на фертоинге. Корпус шлюпа тихо поворачивался до натяжения одной из якорных цепей, потом вздрагивал и начинал движение в обратную сторону. Питер подозвал вахтенного и велел ему завтра с рассветом собрать всех на палубе.
Завтра как можно раньше он отплывет. Уж спустившись в каюту он нашарил в кармане брошь, сорванную с д’Аяллы.
В сущности, вдруг подумал Питер, если представится случай он вернет украшение и попробует помириться с заносчивым бретером.
С этой мыслью он и лег спать на узкой койке, даже не раздеваясь – лишь стащив камзол и сапоги…
С мостика капитану Блейку был хорошо виден Порт-Ройял, в гавань которого они медленно входили. Город – столица владений английской короны в Карибском море стоял на оконечности узкой косы, вдающейся далеко в море, подобно вытянутой руке. Рейд представлял собой довольно глубокую бухту с прозрачной, как горный хрусталь, водой. Якорь устремился ко дну, распугивая многочисленные стайки рыб самой пестрой окраски. Они так и прыскали от него в разные стороны, будто осколки разлетевшегося вдребезги зеркала. Но вот, наконец, проскрежетало в клюзах последнее звено якорной цепи, и зазубренные черные лапы прочно впились в песчаное дно лагуны.
C некоторым разочарованием взирал Питер на открывавшийся вид, вспоминая восторги Тернера и рассказы других бывалых людей… Обычный портовый город каких он повидал немало – щетина мачт, которыми окаймлен причал, гул прибоя, который скоро перестаешь слышать, как тиканье стенных часов.
По большому счету мало чем не отличается от Гамбурга или Бильбао.
Доки и причалы выглядели со стороны ничуть не менее внушительными, чем портовые сооружения в Лондоне. На сотни футов вдоль берега тянулись пакгаузы и штабеля разнообразных товаров. Знакомая ему с раннего детства картина с той лишь разницей, что здесь погрузкой и разгрузкой пришвартованных у пирса судов занимались