У папа́ был еще один кабинет: большой, парадный, уставленный книжными шкафами, с красивым, массивным столом – словом, именно такой, какой должен быть у императора, – но там он бывал куда реже, чем в этой небольшой, узкой, как пенал, «рабочей комнате», как он ее называл, выходившей единственным окном на набережную Невы.
Иногда поздние прохожие могли видеть свет в этом окне. И они знали: это не спит император, император работает для них, для их блага…
Как здесь все просто! Какой порядок на письменном столе! Точно такой же порядок на столе Олли…
Мэри ревниво прикусила губу – а может быть, младшая сестра все же больше похожа на папа́, чем она? Глупости, этого не может быть. У Мэри и папа́ даже почерк похож. Она сама слышала, как он говорил мама́: «Когда я смотрю в брульоны[1] Мэри, мне кажется, это мои школьные тетрадки, почерк совершенно один!»
И вот она сейчас этим почерком, таким похожим на его, напишет ему… где тут бумага? Ага, под этой шкатулкой.
Что за шкатулка такая? Мэри часто бывала в этом кабинете, но никогда ее не видела. Наверное, отец забыл убрать, потому что спешил. А что там такое?
Мэри открыла шкатулку. Она оказалась вся заполнена очень забавными вещицами: табакерками, перочинными ножичками, ножами для разрезания книг, маленькими изящными статуэтками, крошечными книжечками, текст в которых можно разобрать только в лупу, ну и всякими такими хорошенькими безделушками.
Мэри взяла наугад одну статуэтку, искусно выточенную из дерева. Она была величиной не более трех дюймов, но тонкость работы поражала! Изображена была нагая женщина, которая зачем-то влезла на статую мужчины. То, что это не настоящий мужчина, а именно статуя, понятно было потому, что у него не было рук и ног, а туловище его до бедер было укреплено на постаменте. Сидеть верхом на статуе, наверное, было неловко, однако женщина закрыла глаза, словно испытывала немыслимое блаженство, а губы ее прижимались к губам статуи.
«Может быть, ее муж погиб на войне, а это ему памятник? – подумала Мэри. – И она ему поклоняется. Но только странно как-то поклоняется… Голая… на него залезла… целует…»
Она взяла большую лупу, которую папа́ держал в особом ящичке, и принялась рассматривать статуэтку. Высмотрела она надпись на изножье статуи: «La bergère conte fleurette avec la germa de Priap», сделанную по-французски. «Пастушка любезничает с гермой Приапа».
Герма, да, Мэри знает это слово – это такой вид статуи, голова и торс на постаменте… Как же можно с ней conte fleurette, то есть любезничать? И кто такой Приап?
Любопытство разбирало Мэри. Где-то у отца был французский энциклопедический словарь…
Она подошла к книжному шкафу, отыскала книгу, зашелестела страницами…
Оказывается, Приап – античное божество плодородия. «Изображали его с чрезмерно развитым половым членом в состоянии вечной эрекции».
Мэри нахмурилась. Какие-то непонятные слова… Непонятно также, чей он сын, не то Диониса и Афродиты, не то Афродиты и Сатира. Ну да, богиня любви вела себя очень вольно,