Весьма отчётливые, осознанные формулировки.
С 1814 по 1823 хозяйства евреев вовсе не процвели. Статистические таблицы показывали, что на каждую ревизскую душу ими обрабатывалось меньше ⅔ десятины. А при «уклончивости их от тяжких работ» (в оценке смотрителей) они навёрстывали торговлей и промыслами[230].
Полвека спустя еврейский публицист И. Г. Оршанский объяснил: «Очень естественно, что евреи, переселявшиеся сюда для занятия земледелием, увидев пред собой такое широкое и необработанное поле промышленной деятельности, бросились на сродные и любезные им занятия, обещавшие более обильную жатву в городе, чем ту, на которую они могли рассчитывать в качестве земледельцев… Так зачем же требовать от них, чтоб они непременно занялись земледелием, которое наверно пойдёт у них плохо»? – «при сильно манящей его [еврея] кипучей деятельности зарождающихся городов»[231].
Привременным российским властям это представлялось иначе: евреи впоследствии «„могут сделаться полезными хлебопашцами“, тогда как „перечислившись в мещане, – они умножат собою число городских тунеядцев“»[232]. И вот, на 9 еврейских колоний было уже истрачено 300 тысяч рублей – огромная сумма при тогдашних копеечных ценах.
Вот в 1822 миновала и новая 5‑летняя отсрочка податей – но состояние еврейских хозяйств требовало дальнейших льгот и субсидий: отмечалось «самое бедственнейшее положение поселенцев» при «закоренелости их в тунеядстве, болезнях, смертности, неурожаях и незнании ими работ земледельческих»[233].
А между тем – были весьма успешные урожаи 1816, 1817, 1822 годов, успешные также и для евреев. Да ведь постепенно в молодом еврейском поколении усваивались же земледельческие навыки. Увидев, что урожаи вообще всё-таки достижимы, поселенцы стали звать земляков из Белоруссии и Литвы, где прошла как раз полоса