Стрельба по неврологическому отделению. Стреляли из пневматики по окнам больницы. За день до того стреляли по воронам, трупы их потом подбирали дворники. Тихо, и вдруг цок – дырка. Окно не бьется – но в нем пулевое, по виду, отверстие. Паника, вызвали нас, мы милицию – но менты убрались, не захотели возиться. После того как милицейский газик смотался, по окнам опять слышно и невидимо ударила дробь. Дом напротив – примерно понятно даже, на каком он там этаже, этот урод. В общем, справились так: вышли под окна этого дома и с полчаса объясняли матом, кто он такой и что мы с ним сделаем, если поймаем. Люди выглядывают из окон, перепуганные, ничего не понимают – но видят, что в омоновской форме. Никто не пикнул – а стрельба прекратилась.
Вызвали в неврологию – старикан с ножом. Напился. Угрожал всем, особо ничего не требуя. Орал, что из зоны. Успокоился ни с того ни с сего, будто что-то и не по его воле переключилось в мозгу. Через минуту: тихий, жалкий, пугливый.
Санитарка выпила – и вдруг наружу вышла вся ее забитость. Вспоминала свою умершую мать – властную, наверное, – и было видно, что до сих ее боится. Плакала, что ей скоро шестьдесят лет, а она второй год себе туфли купить не может: нет денег. Куда больше оказывается в жизни того, перед чем она беспомощна, бессильна: мать и смерть ее, и туфли, которых безысходно не может купить.
Мать и сын – видимо, наркоман. Как она уговаривала меня заключить его обратно в больницу чуть ли не силой. Когда я ушел, он ей сказал: «Сука, иуда…» Похожую картину видел, когда приходили в терапию мать и сын. Но там мать заступалась за сына, на которого нам заявили, что его надо выкинуть из больницы. Они навещали кого-то третьего – кого-то кровно родного человека. Она только жаловалась, что он своровал незадолго до этого, еще дома, какое-то ее редкое лекарство. Не держалась на ногах, расшатывалась и падала. А он противно крыл охрану, говоря матери, чтобы она не разговаривала «c ментами», то ли в забытье, то ли со зла не замечая, что охрана все слышит.
Вызвали ночью ментов, чтобы забрали одного урку – а они приехали женихаться, прямо с порога липли к медсестрам: «Ну давайте, доставайте, чего у вас есть выпить и закусить».
Володя Найденов пропал.
Бутылки в морге – как знак его присутствия и состояния; то грязные и наставленные, то чистенькие и расставленные по емкости и по рядам. И вот – много дней пусто.
Везут покойника в морг – а у каждого найдется словцо, да еще и этот народ, который на все имеет свое мнение. Кто крестится, кто отворачивается, кому-то все безразлично, кто начинает рассуждать, как наши лифтеры – они-то всегда о смерти. Получается, не в морг везем, а происходит жизнь – полно жизненного действия, хоть ничего и происходить не должно. Везут-то труп! Расступись, замолчи, везут труп!
Была ночь пьяниц, будто нарочно. Самый нелепый, который пришел ложиться на костылях с язвой, а потом пытался торгануть свой костыль, и когда не получилось, то уплелся без