Еще одно чувство, менее определенное и осознанное чем космополитизм, также играло некоторую роль в умах людей – преданность бесстрастию ума и путанному восхищению миром, который начинал открываться, миром величественным, огромным, трудно осознаваемым, в котором, по видимости, человек был обречен играть роль небольшую, но трагическую. Во многих расах существовала, без всякого сомнения, некая преданность бесстрастному уму. Но Англия и Франция превзошли всех в этом отношении. С другой стороны, даже у этих двух наций было много такого, что было против такой привязанности. Они, как и все люди этой эпохи, были склонны к приступам безумной эмоциональности. Разумеется, французский ум в большинстве случаев столь наблюдательный, столь реалистичный, столь высокомерно относящийся к двусмысленностям и туманности, столь разграниченный в окончательных оценках, был, тем не менее, столь перегружен идеей «Франции», что был совершенно неспособен к благородству в международных делах. Но именно Франция, вместе с Англией, которая главным образом и инспирировала интеллектуальную прямоту, ставшую самой уникальной и самой яркой нитью Западной культуры не только на территории двух этих наций, но и во всей Европе и Америке. В семнадцатом и восемнадцатом веках от рождества Христова Франция и Англия, понимая намного яснее, чем все остальные народы, потребность к объективному восприятию мира для собственного спасения, основали физическую науку и выделили скептицизм как наиболее конструктивный из всех инструментов ума. На более поздней стадии в значительной мере опять-таки Франция и Англия посредством этого инструмента показали человека и физическую вселенную в их истинных соотношениях; и, в основном, именно избранные из этих двух народов оказались способными злорадствовать по поводу этого впечатляющего открытия.
С упадком Франции и Англии эта великая традиция бесстрастного познания начала исчезать. Теперь Европу вела Германия. И немцы, несмотря на их гений практицизма, их научный вклад в историю, их блистательную науку и строгую философию,