Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Птичий чародей
Шёл третий месяц лунной осени – Сонник по-простонародному, месяц зыбких рассветов, чернильных вечеров и сумасбродных туманов. Вторую неделю мы плутали по западным пущам, два странника без карты и компаса. Дорог здесь не было, а если они значились, то лишь на картах, причём на тех, древних, вырисованных рукой первых царских экспедиторов. Блуждали честно, по всем правилам – по болотам и буреломам. Ночевали, обнявшись у костра. Я помню, как поначалу боялась, как не пускала, не разрешала, не, а потом замёрзла и пришла сама. Он смотрел на меня не то с грустью, не то… Так смотрят… И я в ответ.
Толстые заиндевелые коренья горели плохо, густо дымили, гасли и тлели. Лес медленно отходил ко сну. Каждый день, точно новый вдох замедлял биение жизни. Чуть меньше звёзд, чуть больше инея. Я слышала, как ветер шептал колыбельные старым берёзам, я видела, как хрустальные капли смерзались в первые снежинки, я чувствовала, как земля твердела от холода, как зелень сменялась охрой, а охра становилась черной, как плавное обращалось хрупким, а быстрое – тихим. Туманы большими шерстяными одеялами накрывали луга. Я задирала голову и смотрела, смотрела, смотрела, представляя, как там, в молочно-серой дали, встают на крыло драконы.
– Вон, Тера, вон там, – Аурр поднял руку, поднёс палец к губам: – Только тихо, не спугни.
– Где-где?
Я выглянула из-за его плеча и замерла. На дереве, в сплетении коричневых ветвей сидела вирка, длиннокрылое божество, лесная совушка, девица с птичьем ликом, простоволосая и юная. О небо. Настоящая! Настоящая. Пернатое божество, наклонив голову, поглядывало в нашу сторону. Вместо носа – клюв, вместо рук – коричневые крылья, а тело – человечье: голые пятки, голая грудь.
Я спящее небо, я шорох лесной…
Я сумрак вечерний, утраченный зной.
Я сладость заката. Я холод ночи,
Душистая мята и резвость свечи…
Я алые вихри – небесный рубин,
Я хруст сухостоя, я нега долин.
Я осень, я вечность, я близость зимы,
Укрытые нежным туманом холмы.
Прислушайся дева к моим голосам,
Почувствуй, как ладно стелилась, роса
Вдоль долгих тропинок, у тихой земли
Чтоб с тонким рассветом вы путь обрели.
Песня сплеталась из шорохов, из едва различимых запахов, из дыханья ушедшего лета, из ветров и болотной стылости. Я её слышала, я дышала. «Выведи», – прошептала на выдохе. Песня таяла.
– Она… О боги!
Создание поднялось, расправило крылья и юркнуло в туман. Пряный ветер, будто летний, обнял, приласкав замёрзшие плечи. Я не слышала. Он не звал, повторял, приглашал. Над болотом всего лишь в паре взмахах от нас парила вирка.
– Идём, идём, идём! Шустрей. Птичка нас ждать, не намерена.
Князь прыгал по болотине, что местный лось. Меч бряцал у него за поясом. Раз-два. Раз. Два.
– Да иду я, – падаю, но иду. – Зют! – «Птичка», слава лесным богам, летела не так уж и быстро, но ей-то быстрокрылой плевать на кочки и коряги; и скользкий заиндевелый мох, и ручейки, и топкая болотина – всё нипочём. Лети себе и не оглядывайся.
– Давай руку.
– Я догоню. Ты главное, её не упускай.
– Великие боги! То есть, по-твоему…
– Смотри мостки!
Прямо за круглым, подёрнутым льдистой корочкой ухабом начиналась длинная деревянная дорожка, как мост, но прямо на воде, узкая шаткая и будто бесконечная, укрытая осокой и плотной белизной. Князь прыгнул первым. Мост покачнулся, хлюпнул, но выдержал и под воду не ушёл. Лихо обогнув разлапистое корневище, я перепрыгнула яму и встала рядом. Мост больше не дрожал. Пернатое божество чернело едва различимой черточкой где-то в глубине белёсой нави. Я впопыхах поймала тёплую сухую ладонь. Не люблю мосты. Мы зашагали быстрей. Доски хлюпали и скрипели, будто плакались, будто пели. Кое-где виднелись провалы. Мост вился, огибая вязкую болотную черноту в её самых гладких отнюдь не безопасных местах. Я слышала, как близко, ох близко! шуршали сильные крылья. Мы догоняли.
– Знаешь почему купала покрывают сусальным золотом?
Что?
– Тебе как ответить? Красиво или по существу?
– Архитектурно. Ты же училась.
– Это было давно, – тоже мне. Ух. – Ничего я не помню! – кроме славного слова «пилястра», жаль вертикальные выступы, изображающие колонны, мне в этой жизни не пригодились, вообще ни разу. – Чтобы придать дому божьему величия, чтобы знали простые смертные, куда их денежники ушли.
– Тера!
– Не возмущайся, князь. – Поцеловать бы тебя. Он усмехнулся. А вирка будто бы замедлилась. – Там что-то блестит, нет? – солнце? Должно же оно хоть изредка светить? Мои тихие слова проглотил ветер, голодный, болотный, смурной. – Ладно, давай