И кажется, что вновь обманутый
Священный жест карандаша.
Ему б писать о ласках повести.
Ему б поэмы сочинять.
А он, устав от женской горести,
Спешит себя же поломать___________
Не спряталась
У прозы места больше, но…
для всякого больного сердца —
своё убежище и дверца
от сказки тихой и лесной.
Последней точке за стихом,
дается больше нужной воли.
Мой страх в лирическом герое
теряет память… Голышом
я бегаю по лесу так,
как чувствую ногами землю.
Стихами говорю – и внемлю!
И —
выстрел в грудь:
«Каков спектакль!».
Оправдание
Мне взгляд твой на стихи понятен.
Но дух не знает края норм.
Поэтому порой невнятен
Многоречивый мой синдром.
Надеюсь, это не в убыток
Запасам книг вселенной всей.
Ведь короток век маргариток
Средь многоцветия полей…
Надоели стихи
Надоели стихи.
Буду нем, как слеза,
что учила себя быть мужскою.
Потому что душе
ничего не сказать,
если тело простилось с тобою.
И зачем мне стихи,
если нет красоты
в расставаньях на грани абсурда…
Снова в женскую душу
приносят цветы,
но венком избавленья как будто.
Любить любимое…
Любить любимое —
труда не стоит.
А можно ли
любить меня
трудней?
Я вроде говорю
совсем простое.
Но всё сложней
молчание во мне…
На своей скорости
Закрываю ладонями душу.
Руки прячу в тепло.
Без тебя очень трудно найти
скорость нужной «фиесты».
И пришлось написать для зимы
сумасшедших
три пьесы,
чтобы действие в каждой из них
шло
три бешеных лета.
Так и буду спасаться.
Дурачить (себя ли?) на время.
А потом —
закрывать и не нужно:
никто не войдет.
И в свободной душе встану в очередь
к зимней премьере,
потому что колючей метели
дороже
ЕЁ
нежный лёд.
Вот и кончится лето.
А с ним и зима, и твой голос.
Нет команды вперед. И назад – я решаю сама.
Ведь для каждого голоса есть
и театр,
и тюрьма,
если мы выбираем свои
время жизни
и скорость.
Будто
Натыкаюсь на разные мелочи.
А серьёзное ждёт за углом.
Мне дойти бы – а будто и незачем.
Это «будто» всегда на потом —
И всегда вперемешку с реальностью,
Будто