Предстоящая встреча тревожила Китти Кэннелл. Она опасалась, что Хемингуэй склонен к антисемитизму и может устроить безобразную сцену в присутствии Флейшмана и его жены Хэлен[384]. Так она и сказала Лебу. Тот лишь отмахнулся.
«В то время я пропускал мимо ушей сплетни, ходившие в Латинском квартале насчет вспыльчивости Хема, – рассказывал он. – Я знал, что люди преувеличивают»[385].
Наступил вечер встречи. Возможно, из патологического любопытства Кэннелл вызвалась сопровождать Леба и Хемингуэя, когда они отправились к Флейшманам, жившим неподалеку от Елисейских полей. Дверь открыла Хэлен Флейшман.
«У горничной выходной», – объяснила она, впуская гостей.
Затем вышел Леон Флейшман в бархатной домашней куртке. И Кэннелл, и Леб заметили, что Хемингуэй с первого взгляда проникся неприязнью к Флейшману. Подали напитки, беседа не клеилась. Кэннелл и Хэлен сплетничали о Пегги Гуггенхайм и ее муже. Леб попытался оживить атмосферу рассказом о том, как «две цветные девчонки фотографировались на Кони-Айленде»[386].
Наконец мужчины заговорили о делах. Флейшман начал с вступительного слова: он слышал, что Хемингуэй подает большие надежды, но вообще-то невозможно определить, станет молодой писатель популярным или нет. Публику нужно приучать к новым тенденциям в литературе.
Этот монолог показался Лебу пыткой. «Я как будто слушал Леона ушами Хема, – позднее писал он. – Все, что он говорил, звучало манерно, покровительственно, претенциозно»[387].
Хемингуэй раздраженно прихлебывал скотч. Когда Флейшман поглядывал в его сторону, ожидая реакции, Хемингуэй вознаграждал его подчеркнуто широкой улыбкой. Тревога Леба нарастала.
«Я хочу прочитать ваши рассказы», – наконец объявил Флейшман. И продолжил: если он сочтет их достаточно впечатляющими, то отправит Ливрайту вместе со своими рекомендациями. «Хорас знает, что прислушиваться к моим советам имеет смысл, но, разумеется, в том случае, если они даны тактично, – добавил Флейшман. – Окончательные решения Хорас принимает сам»[388].
К счастью, вскоре после этого визит завершился. Леб, Кэннелл и Хемингуэй ушли вместе.
«Уже на улице я в утешение сказала что-то о приятно проведенном вечере, – вспоминала Кэннелл. – И Хемингуэй взорвался потоком брани: „Чтоб им провалиться, этим жидам!“ – и не скупился на крепкие и красочные эпитеты»[389].
Леб и Кэннелл по-разному рассказывали о том, что случилось дальше. Леб вспоминал, что они с Кэннелл отправились поужинать и обсудить недавние события.
«Теперь понимаешь, о чем я? – якобы с упреком произнесла Кэннелл. – А ты мне не веришь. Вот и хорошо, что он высказался. Может, в следующий раз ты прислушаешься