оплошность при размещении гостей». Но Брэйс не мог не отметить очевидную разницу между Крисом Ольшанком и собой.

      Ольшанк был белым.

      «Эй, приятель, ты забиваешь себе голову ерундой!»

      Он в возмущении глотнул шампанского, осушив бокал одним глотком. Его не отпускала мысль, что он был единственным чернокожим мужчиной среди гостей. Были еще две черные женщины за другим столом, но он был единственным. Это уже превратилось в навязчивую идею, привычку, прочно засевшую в его сознании, которая срабатывала каждый раз, стоило ему оказаться в многолюдном помещении. Сколько среди присутствующих белых, сколько азиатов, сколько черных? Если тех или иных было слишком много, он чувствовал себя неуютно, словно была превышена некая приемлемая для него расовая квота. Даже теперь, будучи врачом, он не мог отделаться от болезненного осознания своего цвета кожи. Буквы после его имени, свидетельствующие о высшем медицинском образовании, ничего не изменили.

      Грета протянула к нему руку – такую маленькую и бледную на фоне его черноты.

      – Ты не ешь.

      – Ничего подобного. – Он посмотрел на ее вегетарианское ассорти. – Как тебе кроличья еда?

      – Кстати, очень вкусно. Попробуй! – Она подхватила вилкой кусочек приправленного чесноком картофеля и сунула ему в рот. – Правда, вкусно? И между прочим, полезнее для твоих сосудов, чем этот бедный ягненок.