Ихнее сиятельство приехали!
Барский с явным сожалением вернул в дорогой кожаный саквояж бутылку водки “Smirnoff” и сердито буркнул:
– Я забыл, что вы мормон.
– Я не мормон! – запротестовал юноша.
– Мормон не мормон… Какая разница? Раз не пьете с первым встречным, значит, вы не русский. Впрочем, кто сказал, что быть русским – хорошо?
– Вы уронили, – заметил Половинкин и поднял с прохода выпавшую из саквояжа тонкую книжечку в бумажной обложке, потемневшей от времени до желто-бурого цвета.
Барский улыбнулся:
– Так, безделица! Я иногда покупаю такие штуки в книжной лавке на улице Горького. Дешевенький детектив конца прошлого века. Девяностые годы, батенька! Мой любимый период! Культурный ренессанс и чудовищное падение нравов. Расцвет и гибель империи. Всё было прекрасно и отвратительно. Особенно прекрасны были русские девушки, которые повально мечтали стать акушерками. Россия готовилась к родам новой эры. Все обсуждали «Капитал» Маркса и «Крейцерову сонату» Толстого.
Джон смотрел на Барского с глупой улыбкой. Он не понимал смысла речей этого господина, но почему-то радовался за него.
– Вы позволите?
– Я вам ее дарю!
«Фома Халдеевъ. Провинцiяльный Вавилонъ» – прочитал Джон на обложке. Барский нахохлился и сделал вид, что пытается уснуть.
Ранним холодным утром в начале октября 189* года к парадному крыльцу дома князя Чернолусского подкатила коляска с впряженной в нее измученной пегой кобылой. Глядя на дырявый верх коляски и на кобылу, обреченно замершую под дугой, точно преступник под ножом гильотины, можно было бы подумать, что к их сиятельству в неурочный час приехал дальний родственник просить о помощи, будучи заранее уверенным в том, что ему не только откажут, но и не пустят за порог.
Вслед за коляской в воротах усадьбы прогрохотала крестьянская повозка, набитая мокрой, схваченной морозцем соломой, с набросанными поверх как попало старыми шкурами, рогожами и еще какой-то дрянью неизвестного происхождения. На передке уныло торчал сонный возница, тоже изрядно подмороженный первым октябрьским утренником. Он клевал сизым распухшим носом и давно не правил вожжи, а только держался за них для равновесия.
Наконец появился третий участник невеселого кортежа: каурый жеребенок с желтой гривкой и темной полосою вдоль хребта. Последние несколько часов пути он отчаянно старался догнать мать-кобылу, но не смог поравняться даже с повозкой, которую тащил незнакомый ему черный и страшный битюг. Битюг лениво переставлял ужасно толстые ноги с грязными свалявшимися щетками и ни разу не покосил на жеребенка глазом. И ему казалось, что все забыли о нем…
Он так устал, что не почуял запаха родной усадьбы. Путь казался ему бесконечным, но оставалась надежда, что догони он мать, и дорога опять станет гладкой и звонкой, как грунтовое шоссе, на которое они выбрались поздним вечером. Как весело ему бежалось тогда возле материнского хвоста под яркими осенними звездами! Но на рассвете кончилось шоссе, пошли