– Ход сдох! – голос, неслышимый простому уху, но не утративший барственных обертонов, приковал Авалса к месту, заставив покорно замереть. И сразу сонмы теней окружили его, требуя внимания, почтения и прочтения.
– Ты меня цитируешь? – пытал один.
– Знаешь, кого помнит этот камень? – вопрошал другой, пиная гранит поребрика.
– Кого? – задохнувшись от ужасной догадки переспросил Авалс.
– Меня!
– О, ты туп как путы-то! – осадил соперника тот, что минуту назад приковал Авалса волшебным заклинанием.
– Сам хам! – огрызнулся монументальный, но, не сумев достойно закончить строку, стушевался и ушёл во мрак пустых стен, бормоча что-то о широком махе масс.
– Вой хул – глух, Иов! – язвительно выкрикнул вслед победитель и, повернувшись к недвижному Авалсу, принялся декламировать:
– И крик кирки
Хил или лих,
А рушит тишь. Ура!
Сбоку подсунулся призрак с моднявым абрисом.
– Хит! – возгласил он. – Стон нот стих!
– Чего это они? – не надеясь на ответ, вякнул Авалс.
– Не берите в голову, – неожиданно ответил один из призраков. – Поэты промеж себя разбираются. А тот, что сбежал, и вовсе стихотворец, к тому же – секретарь. А секретарство мстит за себя жестоко, оно чревато деградацией.
– А вы кто?
– Я – писатель, – сказал человечный и добавил с неожиданной грустью: – Тень писателя. Так бывает, живёшь, работаешь и вдруг обнаруживаешь, что ты лишь тень того, что было.
– Отпустили бы вы меня, – пользуясь мгновением, попросил Авалс.
– Куда? Отсюда не уйдёшь. Творчество – сладкий яд, кто раз его испробовал, не сможет стать прежним. Рано или поздно он вернётся в эти стены.
– Нет стен, – возразил поэт.
– Я не Сократ, я не пил яда! – закричал Авалс, но его не слушали. Каждый гомонил своё и о своём.
– Самое прискорбное, – пророчествовала тень писателя, обращаясь в никуда, – это вывод, к которому неизбежно приходит всякий мыслящий