Это не атеизм в одной из его форм. Самого феномена веры Завальнюк не исключает:
Есть ли что-нибудь за гробом?
Нету, – говорят друзья.
Нету, – жизнь мне говорит.
Нету, – говорят науки.
А я вижу: тянет руки
Кто-то мой и взгляд горит <…>
Сон ли, явь? Кто разберёт!
«Нет», «нельзя». Замки на двери.
А душа ликует:
– Верю!
И сквозь стены. И – вперёд!
Отрицаемый «умом», Бог властвует в душе:
И вот над пропастью стоим,
Так вольно, так легко стоим,
Как будто ото всех падений
Я защищён его прощеньем,
Его величьем и прощеньем,
А он – ничтожеством моим.
Предпочтение Земли – не словесная игра, а сила, меняющая систему ценностей во внутреннем мире поэта.
Это особенно заметно, когда поэт обыгрывает мгновенно узнаваемую цитату. Таково начало стихотворения «Корни»: «Высоким поиском влеком…». Имя Пушкина обязательно возникнет, и цитата «Духовной жаждою томим, / В пустыне мрачной я влачился» сыграет свою роль. А роль состоит в напоминании, что она – из «Пророка». У Завальнюка два разных стихотворения начинаются почти теми же словами: «Духовной жизни дома не имея…» и «Высоким поиском влеком». Ни в одном из них нет речи о «Пророке» как исполнителе чужой воли («исполнись волею моей!»). «Дух» движим огнём, исходящим не от Архангела Гавриила. Это не значит, что библейские заветы в глазах Завальнюка теряют цену. Он не против Творца, но и не на стороне падшего ангела.
Нельзя обойти красноречивой архивной детали в одной из авторских распечаток стихотворения о «духовной жажде»:
Духовной жизни дома не имея,
Я уважал не мать и даже не отца,
А старого бездомного еврея –
Высокой правды тщетного ловца.
В нём на месте «еврея» значится «Орфея». Колебание шло между выбором слова: античного имени – Орфея, и библейским («еврея»). Необходимость считаться с библейским контекстом выявляется прозрачной отсылкой к знаменитым словам Христа: «Оставь отца своего и мать свою и иди за Мной!». Важно и то, что для автора греческий и библейский миры практически равноценны. Кажется, можно назвать и «корень», из которого эта равноценность образовалась.
О нём говорит самохарактеристика поэта: «Я, как бы вам сказать, я доморощенный философ. Сковорода? Себя зову я Кочергой». Имя Сковороды названо, и это важно как указание на тип философствования. Себе Завальнюк дал фамилию «Кочерга». По-украински она должна была бы звучать как Коцюбá. Дело, по-видимому, не в фамилии, а в функции: кочерга – это предмет для ворошения углей, т. е. поддержания огня. Смысл самоименования Кочергой разъясняется в том же стихе:
Я понял вдруг, что песнь не для меня.
Я не пою, я как бы топку целую (в самом себе) шурую,
Я занимаюсь описанием огня.
Чем я топлю? И песнями топлю.
Тем, что во мне болит и тем, что надо мною,
Грядущим светлым сном и миром возросло.
Всем, что терпеть я не могу и всем, что я люблю.
Всё